— Тогда приезжай. Но не сюда, а в мой загородный дом, записывай адрес: Времени у меня, правда, будет немного, тем не менее… — Даже самому себе адмирал боялся признаться, что появление фрегаттен-капитана было лишь поводом для того, чтобы поскорее убраться из этого осточертевшего кабинета.
— Яволь! Всплываю…
11
Положив трубку, Канарис тут же вызвал машину и покинул свой кабинет с такой поспешностью, словно спасался от воздушного налета или уходил от врывающихся в вестибюль здания вражеских десантников.
Оказавшись дома, он тут же велел служанке приготовить кофе, бутерброды и проследить, чтобы на столе были сухой вермут, шотландский виски и вишневый ликер. Он хорошо помнил, что подобные коктейли Брефт обожал.
— Ничего вишневого у нас в доме не осталось, — суховато заметила служанка, величественно подтягивая свой двойной подбородок.
— Тогда любой ликер, какой еще найдется.
— Сейчас в доме вообще мало что осталось, сеньор адмирал. Как можно сотворить такую великую войну — и так обеднеть на ней, сеньор адмирал?
— Ты о чем это, Амита?
— Почему все остальные — Геринг, Борман, Шелленберг и прочие — на ней разбогатели, а вы обнищали до того, что смогли купить этот дом, эту вашу виллу Грюневальд, как любит называть ее ваша супруга, только благодаря тому, что удачно продали ее личную, очень дорогую скрипку?
— Только не вспоминай о скрипке! — покачал головой Канарис и поморщился так, словно пытался утолить зубную боль. — Только не о ней. Все, что мне надлежало выслушать по поводу ее продажи, я уже выслушал от Эрики.
— Ваша супруга была слишком снисходительна к вам, — тут же вынесла вердикт Амита.
— Она? Снисходительна?!
— От этого все ваши беды и ваша бедность. Будь вы моим мужем… — начала было она, однако, наткнувшись на иронично-суровый взгляд адмирала, умолкла, демонстративно прикрыв рот рукой.
— К твоему счастью, я этих слов не слышал, — резко обронил он, оставаясь верным своему жесткому правилу: пресекать какие-либо попытки Канарии влезать в дела его семьи и пытаться женить на себе.
— Я всего лишь хотела сказать, что ваша бедность способна шокировать любого. Что такое просто невозможно понять.
— Меня она тоже порой шокирует, — признался адмирал.
— А еще странно, что в бедности оказалась ваша супруга, Дочь фабриканта Карла Ваага.
— Провинциального фабриканта, — уточнил Канарис, — с провинциальными доходами и провинциальным мышлением. Вот только тебе, Амита, знать все это не положено. С ужасом думаю о том, какие сведения ты выдашь, когда попадешься в руки русским или англичанам.
— Пусть молят Господа, чтобы я им не досталась, — отрубила Амита, демонстрируя стареющему адмиралу былую элегантность своей походки.
Сразу же после покушения на фюрера Канарис отправил Эрику с двумя дочерьми к родственникам в Баварию, подальше от Берлина. Он, естественно, понимал, что при желании Мюллер достанет их и там, но все же рассчитывал, что гестапо не станет рыскать по горным баварским селам, в одном из которых, у дальних родственников своей матери, нашла приют супруга опального адмирала.
Вспомнив о ней, Канарис как можно сдержаннее, но вполне официально предупредил Амиту:
— Никогда больше не заводите разговор о моей бедности, фрау Канария. О войне и моей бедности. Вас это не касается, вы ничего в этом не смыслите.
Здесь, на вилле Грюневальд, Канарис пребывал лишь с адъютантом, полковником Йенке, и этой служанкой. Но полковник вместе с двумя агентами абвера, на которых Канарис все еще мог положиться, поехал в Баварию, составив личную охрану Эрики и ее дочерей, без которой адмирал попросту не решился бы отправить их в столь далекий и опасный путь. Но когда на вилле отсутствовали супруга и адъютант, Амита пыталась заменить их обоих, а посему становилась несносной.
— И никогда больше не буду, — воинственно заявила она, давая понять, что сдерживать свое слово не намерена. — Но скажу так: если вы не собираетесь встретить свою старость совершенно нищим, вам придется сотворить еще одну, теперь уже по-настоящему большую войну.
— Как прикажете, сеньора Канария, — грустно согласился адмирал, давно определивший для себя, что у нее свои собственные представления о войне и ее предназначении.
— Самое мудрое, что вы могли бы сделать сейчас, адмирал, это уехать на родину предков, — совершенно не восприняла его легкомыслия Амита Канария.
Медленно, неуклюже повернувшись, словно огромная, не в меру располневшая заводная кукла, она вышла из кабинета, и, глядя ей вслед, адмирал вновь, уже в который раз, с горечью отметил, как сильно она постарела и располнела. Как всякий обиженный ростом мужчина, он отказывался воспринимать таких женщин. Адмирал уже давно намеревался уволить ее, наняв женщину помоложе, но так и не решился. Он все еще был привязан к ней, однако это уже перестало быть привязанностью к женщине. Так привязываются к некогда приблудившейся к дому, но давно состарившейся беспородной дворняге.