Абатурин несколько раз порывался задать вопрос, но так и не решился.
— О чем спросить хочешь? — поднял на него глаза капитан.
— Да так… пустое…
— И о пустом можно.
— Зачем в гости позвали? Неловко. Никакого проку от меня.
— Выгоды?
Абатурин пожал плечами.
— А зачем мне выгода?
Павел смешался:
— Я не то говорю. А зачем вообще?
Иванов погрыз мундштук трубки, сказал, с излишним вниманием рассматривая струйку дыма:
— Так просто… поболтать охота. С мужиком…
Нахмурился, обронил совсем тихо:
— Гришки вот нету. Теперь товарищем стал бы… мне…
Добавил огорченно:
— Петька — что? Малек еще… Не больно посоветуешься.
— Жена же есть и дочь большая, Прокофий Ильич.
— Мужик нужен, — повторил Иванов. — Тебе трудно понять. Молоденький. А мне и о смерти не вредно подумать.
Павел не нашелся, что сказать.
Прокофий Ильич поджег погасшую трубку.
— Ты еще ни в кого не влюблялся? — внезапно спросил он. — Не было такого?
— Нет, — неуверенно промолвил Абатурин. — Об этом все разно говорят. Так чтоб насмерть влюбиться — не было.
— А не насмерть?
— Девочка одна мне в школе нравилась… Аля Магеркина. Красивая была, застенчивая… А больше никто.
— Ну, не ты, так в тебя еще не раз влюбятся. Кому больше, кому меньше выпадает, но всем.
Он поерошил мягкие седеющие волосы, произнес задумчиво:
— Любовь — она, Паша, всякая бывает. И ты уже понимаешь, не только я, старик: слово одно, а означает многое, разное. И настоящая случается, и так себе — пена… Ну так вот — смотреть надо, чтоб тебе баклыш[3] киль не распорол.
Прокофий Ильич усмехнулся:
— Проповедь читать легче, чем быть святым.
— Нет, пожалуйста, — невпопад откликнулся Абатурин. — Мне интересно.
— Семья — она вроде лодки, что ли. И курс у нее один должен быть. И парус надут настоящим ветром. А иначе — что ж? — парус без ветра — только большая унылая тряпка.
— А у вас как? — покраснел Абатурин. — Вы ведь давно женаты.
— У меня?.. — капитан замешкался с ответом и накрыл густыми бровями глаза. — У меня — га́лфинд. Знаешь что такое га́лфинд? Это — полветра, ветер-побочень, в борт судна. Ну, вот — плыть можно. Тихо, но можно.
Прокофий Ильич взглянул на Павла и, увидев, как тот широко открыл глаза, отрицательно покачал головой:
— Нет, она — Таня — добрая душа и славная хозяйка. Почти всю жизнь в одиночку ведет многотрудное хозяйство семьи: кухня, стирка, дети, множество надоедливых, не видных мужику мелочей быта. Мне не в чем ее упрекнуть.
Он постучал трубкой о пепельницу, выбивая табак, пожал плечами:
— Но вот что получается: я на одном краю — со своими рейсами, рыбой, сложными отношениями с людьми, планами, собраниями, бессонными ночами; она — на другом: хозяйство, квартира, свои бессонные ночи.
Капитан продолжал говорить, не глядя на Павла, будто думал вслух:
— А мне совет жены нужен бывает вот как… И груз иногда поделить охота. И чтоб поспорить умела, толково поспорить для пользы дела. А если я киваю, и ты киваешь — так зеркало лучше делает. Самые трудные решения я принимал в жизни один, всегда с согласия жены, и всегда один.
— А что ж вам посоветует Татьяна Петровна, скажем, в совсем не известном ей морском деле?
— О том и речь… Впрочем, морское дело — тоже человеческое дело, как и любое другое. А коли ты в лес, а я по дрова, то даже цепь из обручальных колец не свяжет людей.
Прокопий Ильич искоса взглянул на Павла, снова усмехнулся:
— Это я так, философствую. Стариков всегда на поучение тянет, ничего не поделаешь.
И, стараясь сменить тему разговора, спросил:
— Отец есть у тебя?.. Нет. Значит, тоже обокрала война… Сирот жаль, а еще того больше — жаль вдов. Сказать не могу, как жаль. Сироте еще можно без отца выправиться и на ноги встать. Много сил надо, но можно. А вдовы? Дети на руках. Молодость давно потеряна, красота — тоже. Миллион их, — больше, небось. Ровесники-то, мужчины, почти все женаты. Кто их возьмет? Ну, из тысячи — одной, может, и улыбнется счастье. А ведь они в нем, в счастье, больше нуждаются, чем те, кому повезло.
— Конечно, Прокофий Ильич.
— А тут еще иные наши балаболки тиранят их, вдов-то: мужей-де крадете. Скажи ты! Коли тебя легко украсть, так тебя и без вдовы стянут.
Прокофий Ильич несколько секунд молчал, раскуривая трубку.
— Ко мне иной раз женщины жаловаться идут, Паша. На мужей. Утверждают, что мужья разлюбили, и от этого в семьях кавардак случается. Большинство этих жалобщиц не понимает: любовь и уважение зарабатывают так же, как хлеб. Ежедневно. Всерьез. Никого нельзя заставить уважать женщину, которая не думает, не читает и воодушевляется лишь тогда, когда есть возможность промыть кости соседке.