Мак ерзает на стуле, совсем легонько. Рассказы о зверствах всегда нагоняли на него скуку. Мы убиваем людей, говорил он, вовсе не за то, что эти люди - сучьи дети, - тогда пришлось бы перестрелять половину человечества. Мы не ангелы-мстители, мы - солдаты, ведущие войну особым способом.
- К дьяволу его половую жизнь, - говорит Первый генерал. Он, похоже, разделяет точку зрения Мака. - Пускай изнасилует всех девочек во Франции. И в придачу- всех мальчиков. Лучше скажите, как мимо него лететь моим бомбардировщикам? Даже под прикрытием истребителей каждый раз получаем по морде в зоне действия этих аэродромов. Учимся возражать на одну тактику - он изобретает другую. Профессионально говоря, генерал - гений. Нам достались цели, расположенные в этом районе, и я рекомендую предварительную ковровую бомбежку базы фон Шмидта, - по крайней мере, задержим истребители. Но предупреждаю: все равно придется плохо.
- Хорошо бы, - говорит Второй генерал мечтательным голосом после короткого обсуждения, - хорошо бы с генералом фон Шмидтом что-нибудь стряслось во время налета или даже чуть раньше. Это могло бы спасти жизнь многим парням. Стало бы генералу скверно, а потом полежал бы с месяцок...
На Мака никто не смотрит. Первый генерал двигает губами с брезгливой миной:
- Вы мечтатель. Такие люди живут вечно. И вообще, это коварное, недостойное пожелание. Однако если с генералом что-нибудь стрясется, то семнадцатое апреля, часа в четыре утра- очень удобное время. Сделаем перерыв, господа?
Не отвечаю за манеру выражаться и профессиональную терминологию. Повторю: я понятия не имею, как это происходило: я никогда не был генералом и не заканчивал Вест-Пойнт; что касается авиации, то я, с грехом пополам, способен отличить "спитфайр" от "мессершмитта". Ваш покорный слуга просто забирался в самолеты, некоторое время летел и выскакивал после посадки в темноте на незнакомое кочковатое поле, - или выпрыгивал с парашютом, неизменно пугаясь до полусмерти. А если предоставлялся выбор, то всегда предпочитал высаживаться с корабля. Наверное, и здесь сказывалась кровь моих предков-викингов; для человека, появившегося на свет в самой середке того места, которое звалось Великой Американской Пустыней, я оказался довольно хорошим моряком. К сожалению, большая часть Европы кораблям недоступна.
Генерала на самом деле звали не фон Шмидт, а фон Лауше, и база его располагалась не возле Сен-Мари - ежели подобный городок и существует, а возле Кронгейма, и был генерал, как уже сказано, военным гением и сволочью девяносто шестой пробы. Его штаб, с вооруженным часовым при входе, отстоял на несколько дверей от упомянутой выше таверны. Установив контакт с Тиной, я наблюдал за домом издали. Приказ этого не предусматривал. Напротив, до поры до времени следить за штабом воспрещалось. Я и сам не знал, зачем стерегу, - Тина уже представила исчерпывающий доклад о привычках фон Лауше и размещении часовых; но я впервые работал в паре с женщиной, да еще молоденькой и привлекательной, сознательно пошедшей на такое, - и поэтому решил находиться неподалеку.
Неделю спустя решение оправдало себя. Был серый вечер, на Кронгейм ложился мокрый запоздалый снег - чтобы жилось еще веселее. Тина выскочила на улицу полураздетая: маленькая белая фигурка в моем инфракрасном бинокле. Она проковыляла мимо часовых прямо в слякоть, неся в руках нечто похожее на дешевую темную юбку и жакет, в которых часом ранее вошла в дом.
Я поторопился перехватить ее за ближайшим углом. Я не знал, куда она идет; пожалуй, не знала этого и она сама. Это было вопиющим нарушением инструкций, чистым безумием - встречаться открыто, почти рядом с объектом; а приводить ее к себе выглядело прямым преступлением. Я ставил под удар и операцию, и прятавшую меня французскую семью. Но положение откровенно становилось чрезвычайным, следовало спасать его любой ценой.
Помогла удача - удача и мерзкая погода. Я незаметно втащил Тину в дом, задвинул засов, опустил занавеску, зажег свечу, - поселиться пришлось на чердаке, без электричества. Тина продолжала прижимать скомканную одежду к груди. Ни слова не говоря, повернулась и показала спину. Хлыст измочалил дешевое белье и основательно смочил его кровью.
- Прикончу свинью, - прошептала Тина. - Я прикончу его!
- Да, - ответил я. - Семнадцатого, через два дня, в четыре утра ты его прикончишь.
Меня прислали именно за этим: проследить, чтобы Тина не сорвалась - она впервые вышла на задание, обеспечить ликвидацию, а потом, по возможности, вызволить напарницу. Мог подвернуться часовой, он также поручался моим заботам. Я считался специалистом по бесшумному снятию часовых. К Тине я не прикасался, даже не намекал на подобное - в первую неделю. Я был командиром, и подрывать дисциплину не годилось.
- Ты хочешь, - прошептала Тина, - ты хочешь, чтобы я вернулась? - Ее глаза стали огромными, темно-фиолетовыми, глубокими и живыми, как никогда прежде. - Вернулась к этой свинье?
Я глубоко вздохнул и сказал:
- Черт возьми, детка, тебе же ведено получать удовольствие.
Фиолетовые глаза медленно угасли. Она вздохнула и потрогала сухие губы кончиком языка. Снова заговорила, и ее голос прозвучал безжизненно, бесцветно.
- Разумеется, cheri. Ты, как всегда, прав. Я дурочка. Я обожаю, когда меня хлещут генералы. Помоги одеться, только осторожно...
Сейчас, когда она стояла посреди студии, через пятнадцать лет, в пяти тысячах миль от Кронгейма, я разглядел тончайший шрам на обнаженной руке. Его даже нельзя было назвать шрамом. Я подобрал пелерину, вытащил кольт из потайного кармана в сатиновой подкладке и сунул его за пояс. Извлек из сумочки револьвер и убедился, что Барбара Эррера носила под бесчисленными юбками настоящую вещь - маленького тридцативосьмикалиберного зверя с алюминиевой рукояткой. Я видел рекламу в спортивном журнале, куда изредка поставляю рассказы рыболова. Револьвер, умещавшийся на ладони, легок был, как игрушка: он наверняка не поглощал отдачи и при выстреле дергался не хуже отбойного молотка. Я затолкал его в боковой карман джинсов.
Тина стояла, задумчиво глядя на ванну сквозь открытую дверь и словно решая, как же быть с ее содержимым. Я накинул пелеринку ей на плечи, а остальное вложил в руки. Провел пальцем по шрамику. Тина подняла глаза.
- До сих пор виден?
- Совсем чуть-чуть, - ответил я. Тина повернулась, посмотрела на меня в упор, вспомнила все - видно было по глазам.
- Мы убили свинью, - пробормотала она. - Убили скотину. А потом убили офицера, который гнался за нами по пятам в лесу, а затем залегли в кустах, и ты любил меня, и я забыла эту нацистскую тварь, а солдаты бегали рядом, под дождем, и прочесывали весь лесок. А потом прилетели бомбардировщики, чудесные бомбардировщики, славные американские бомбардировщики, на рассвете, минута в минуту: они ревели и разносили все вокруг... А теперь у тебя жена, трое детей и ты пишешь повести о ковбоях и об индейцах!
- Да, - сказал я. - И кое-кто изо всех сил старался поломать мою счастливую семью. Девушку зачем пристрелила?
- А зачем же, ты полагаешь, Мак отправил нас, если не за этим?
Глава 11
Дело менялось. Даже повидав нож и пистолет, я продолжал считать Барбару Эрреру второстепенным персонажем, забредшим, так сказать, на линию огня. Но если Мак учинил ради нее полномасштабную операцию...
Прежде, чем я успел обдумать вопрос, в дверь постучали. Мы с Тиной тревожно переглянулись. Бет, наверное, заметила пикап во дворе, горящий свет - и пришла помочь; возможно, даже принесла чашечку кофе. Я мгновенно осмотрел студию: внимание могли привлечь только дробовик у двери, пистолет у меня за поясом и, разумеется, Тина.