Боттандо мгновенно вышел из прострации и нахмурился.
— А где ты его возьмешь? У нас и так не хватает людей. Уж лучше направить кого-нибудь в монастырь. Хотя И там, по-моему, можно обойтись без подобных мер.
— Ну, я бы так не…
— Все. Если хочешь, возьми Джулию, и мы спишем расход на министерство. Пусть попрактикуется в настоящем деле. Но больше никого не трогай! Поставь Джулию напротив входа в монастырь Сан-Джованни и…
— Она уже там.
Боттандо вперил в нее долгий взгляд.
— О-о, — сказал он, — хорошо. Потом, для разнообразия, можешь прикрепить ее к этой женщине, Верней. Через пару дней девушка начнет понимать, что такое полицейская работа. Но отвлекать других сотрудников я не разрешаю.
Флавия знала, что он прав: использовать сразу двух человек — слишком большая роскошь. Даже отправив на дежурство Джулию, ей придется исписать уйму бумаги. Но присутствие в Риме Мэри Верней действовало Флавии на нервы, и с этим нужно было что-то делать.
Она кивнула, и Боттандо проворчал:
— Хорошо. Что-нибудь еще? Спасибо.
Секретарша положила ему на стол увесистую папку.
Он немедленно сбросил ее в ящик стола и с грохотом задвинул его, получив от этого явное удовольствие.
— Если все, то я, пожалуй, выпью кофе.
Флавия присмотрелась к нему внимательнее.
— У вас неприятности? — спросила она. — Мне кажется, вы чем-то расстроены. Это последствия вчерашнего похода в ресторан? Вам подсыпали яд?
Он состроил гримасу, сомневаясь, стоит ли ей все рассказывать, и не смог удержаться.
— Садись. Мне нужно поделиться с тобой, — сказал он со вздохом.
— Это внушает мне опасения, — заметила Флавия, усаживаясь в кресло напротив.
— Как знать, как знать. Я сам еще не разобрался. Мне предложили повышение. Кажется.
Флавия заморгала и молча смотрела на него, не зная, как реагировать.
— Почему «кажется»? Обычно такие вещи не вызывают сомнений. Я что-то не пойму: мне следует поздравить вас или принести соболезнования?
— Не знаю. Мне предложили повышение. Я должен буду возглавить совершенно бесполезную структуру, созданную только для того, чтобы выкачивать деньги из европейских налогоплательщиков. Если я откажусь занять эту должность, меня просто уволят. Со всеми подобающими выплатами и оформлением пенсии. Я тут сделал несколько звонков, и, похоже, у меня нет выбора.
Флавия откинулась на спинку кресла и начала покусывать ноготь, обдумывая новость.
— А если вы примете их предложение, вас не уволят?
— Нет, но я буду возглавлять отдел лишь на бумаге. Поэтому я и подумал о тебе.
— Почему? — осторожно поинтересовалась она.
У меня есть к тебе два предложения. Первое: ты остаешься здесь и берешь на себя руководство. При этом тебе придется большую часть времени посвящать административной работе. Второе: ты будешь помогать мне в этой новой еврочепухе. Но там тебе придется подчиняться какому-нибудь англичанину или датчанину и посвящать административной работе практически все свое время. Понятно, что второе предложение предполагает очень хорошую зарплату — ты о такой и не мечтала. К тому же не облагаемую налогом. И нормированный рабочий день.
— А что вы посоветуете?
Он пожал плечами:
— Что я? Ты останешься моей помощницей при любом раскладе. Выбирай, что тебе самой больше нравится.
— Когда я должна дать ответ?
Он сделал такой широкий жест, словно впереди у нее была целая вечность.
— До конца недели. Мне очень не хочется тебя торопить, но я тоже должен определиться. У тебя будет возможность испытать себя в роли начальника, потому что я всю неделю буду занят — мне нужно представить им план работы. Имей в виду: за нами сейчас будут пристально следить из министерства. Я буду всем вам крайне признателен, если за это время не случится налета на президентскую художественную коллекцию или национальную галерею. И тем более ограбления монастыря, о чем нас предупредили заранее.
— Неужели все так плохо?
— Не идеально. Не идеально.
ГЛАВА 3
Дэн Менцис работал методично, тщательно и кропотливо, что совершенно не вязалось с его репутацией и габаритами. Несмотря на любовь к красивым жестам и частое употребление патетических фраз, особенно когда речь заходила об уничтожении того или иного культурного объекта, он, если принимался за дело, работал медленно и скрупулезно. Коллеги Менциса называли своих помощников командой, Менцис держал на подхвате целую армию — он вообще любил армейский жаргон. Получив заказ на крупный проект с богатым финансированием, Менцис превращался в театральную копию генерала Патона — перебегал из одного места в другое, криками подбадривая своих солдат и так же громогласно отдавая им распоряжения и приказы.
Но в этой церкви он работал один. Как ни странно, он отдыхал. Ему казалось, что он восстанавливает здесь не только картины. Уже много лет он не работал один. Здесь он весь день, не разгибаясь, проводил наедине с картинами, пытаясь проникнуть в замысел автора и не замечая, как бежит время, как ломит спину и плечи, и чувствовал себя счастливым. Нужно почаще устраивать себе такие передышки, решил он как-то под вечер, когда сгущающиеся сумерки заставили его прекратить работу. Хотя бы раз в году нужно работать самостоятельно, думал он, разминая затекшие мышцы и смывая с рук краску. Или хотя бы раз в два года.
Любой из его коллег, увидев его в этом тихом, самоуглубленном состоянии, был бы в шоке, настолько оно не вязалось с его обычным поведением и репутацией. Все знали Менциса как громогласного шоумена и любителя привлечь к себе внимание. В его адрес звучало одинаковое количество похвал и критики за театрализированный подход к столь серьезному делу, как возвращение к жизни художественных полотен. Он знал о таком к себе отношении и не принимал его близко к сердцу, считая неотъемлемой частью конкурентной борьбы. Он работал на совесть, а если и превращал свою работу в спектакль, так это только ради того, чтобы порадовать публику. Да, он хотел нравиться, полагая, что у него есть для этого все основания, и не понимал, почему критики и конкуренты так несправедливы к нему. Эти профаны ничего не смыслят в его методе. Его поддерживают многие, очень многие люди. Когда кто-нибудь заводил речь о том, что Менцис своими методами уничтожает полотна, он, как правило, не мог сдержаться и вступал в яростную перепалку. Мог пустить в ход и кулаки. А что прикажете делать? С дураками по-другому нельзя.
В этой церкви он оказался не случайно. Удача не приходит сама — ее нужно заработать, заслужить. Впереди маячил крупный проект, и, чтобы получить его, Менцис был готов на все. Если ради этого придется полгода проторчать в Риме, значит, такова цена. Он занялся этим сомнительным Караваджо, чтобы не сидеть сложа руки. Своего рода благотворительность — потом можно будет к месту упомянуть об этом факте. Не говоря уж о том, что это великолепный повод бывать в нужных местах и общаться с людьми, которые принимают решения. Этот проект станет вершиной его карьеры, и он никому не позволит встать у себя на пути.
Внезапно Менцис почувствовал чей-то взгляд. «Черт бы побрал этих туристов», — подумал он и продолжил работу, пытаясь стряхнуть неприятное ощущение, мешавшее сосредоточиться. Некоторое время ему это удавалось, но игнорировать присутствие постороннего человека становилось все труднее, и в конце концов он перепутал флаконы с раствором. На этом его терпению пришел конец.
— Убирайтесь отсюда! — прогремел он, оборачиваясь. Глаза его презрительно сузились при виде жалкой фигуры с идиотским выражением лица. Господи Иисусе, это же надо иметь такое тупое лицо.
— Мне очень жаль…
— Меня не волнует, жаль вам или не жаль. Уходите. И кстати, как вы сюда, черт возьми, пробрались?