— Нотар! — у самой двери Феофан вновь остановил мегадуку.
Голос его был тих и спокоен, но в глазах отчетливо читалось предостережение.
— Ты не должен сегодня держать речь на Ипподроме.
Лука мотнул головой, как бы стряхивая неприятные воспоминания и зябко поёжился. Сколько времени он провел в купальне, было нелегко определить, но он почувствовал, что несмотря на подогретую воду, его тело начало сотрясаться в мелком ознобе. Держась за поручни, он быстро вышел из бассейна и лег на крытую простынями скамью.
— Мириам! — громко позвал он и эхо от его голоса смахнуло вниз несколько набрякших на потолке капелек влаги.
Мулатка появилась сразу, как-будто ожидая голоса за дверью. Часто кланяясь, она приблизилась, держа на вытянутых руках полотенце, и принялась тщательно обтирать худую спину хозяина — никто из прислуги не пребывал в заблуждении насчет истинного владельца этого особняка. Умелый массаж, чередующийся с втиранием благовонных масел, разогрел застоявшуюся кровь и Нотар почувствовал долгожданный прилив энергии.
— Довольно, — остановил он ее. — Остальное оставь на долю своей госпожи.
Служанка прекратила растирание и метнувшись к столику, вернулась с хитоном тончайшей отделки на вытянутых руках. Лука одевался медленно, как человек, которому некуда, да и незачем спешить. Разведя руки в стороны, он с нескрываемым удовлетворением осматривал себя: ему по душе был просторный, не стесняющий движений византийский стиль облачений. На людях же, чтобы не вызывать насмешек за спиной, мегадука появлялся в общепринятой европеизированной одежде. Мулатка возложила цветочный венок на лысеющую голову и придерживая ниспадающий складками край его хитона, проводила до входа в покои Ефросинии.
Гетера лежала среди разбросанных подушек и скучающе играла с маленьким пушистым котенком. При виде сенатора ее глаза сощурились, а зубки слегка прикусили край нижней губы.
«Сегодня он более чем когда-либо похож на выжившего из ума старого паяца», — досадливо, с холодной насмешкой подумала она. — «Этот нелепый балахон на удивление подстать венку бездарного комедианта».
Она приподнялась с ложа и с улыбкой протянула руки. Нотар присел на краешек кровати и поочередно прижал к губам хрупкие, почти прозрачные из-за белизны кожи кисти. Ефросиния небрежно смахнула котенка на пол и приглашающе подвинулась вглубь постели.
— Ты сегодня заставил меня долго ждать, — обиженно надув губки, произнесла она.
Мегадука поднялся, приблизился к большому, в рост человека зеркалу, снял с макушки венок и принялся задумчиво, в упор разглядывать свое отражение. Ефросинии вдруг припомнился юноша с нежным лицом и пустыми глазами и она чуть не закричала в голос, вновь ощутив на себе взгляд, который отразила на прощание блестящee покрытие стекла.
— Что с тобой, любовь моя? Ты побледнела и вся дрожишь!
— Нет, нет, пустяки! — гетера отворачивала лицо. — Это легкое недомогание, оно скоро пройдет.
Нотар привлек ее к себе, Гетера не сопротивлялась, напротив, приникла к нему и спрятала лицо на его груди.
С того самого дня, когда пришедший неведомо откуда, страшный, подобно предвестнику смерти, человек скрылся за дверью, одарив угрозами и обещанием вернуться, что-то незримое надломилось в ней. Холеная, избалованная с малых лет вниманием и заботой окружающих, она впервые столкнулась с недоброй, беспощадной силой, способной шутя, одним сжатием пальцев оборвать тонкую нить ее жизни.
Ужас, чувство беспомощности глубоко проникли в нее. Ожили детские страхи, боязнь темноты и теперь она пугливо вздрагивала при малейших шорохах за окнами или за дверью; с наступлением сумерек в каждом углу ей мерещились мрачные, ждущие своего часа тени. Она потеряла покой и по ночам сон долго не шел к ней; в сновидениях же не переставали мучить кошмары, которые подобно клубку змей опутывали ее, не давая сил пошевельнуться или вздохнуть. Она возненавидела своего покровителя, невольную причину этих страхов и вынуждена была прилагать немало усилий, чтобы скрыть свое состояние от окружающих.
Нотар успокаивающе гладил ее по голове, перебирая заплетенные в косы волосы. Овладев собой, Ефросиния отстранилась и вымученно улыбаясь, откинулась на подушках.
— Вот и все, я же говорила, — она отбросила со лба прядь волос. — Просто слегка закружилась голова.
Объяснение прозвучало уклончиво, но Лука не стал настаивать. Он прилег рядом с ней и принялся ласкать гладкое и нежное, источающее аромат, послушное каждому прикосновению тело.