Прошло не менее часа. Настроение бейлер-бея заметно улучшилось. Он откровенно блаженствовал, обхватив одной рукой гибкую талию танцовщицы, другой — ласково поглаживая коротко остриженную голову мальчика-прислужника.
Халиль-паша с ироничным удивлением, как-будто впервые, разглядывал лилейное личико своей любимой наложницы, чьи губки невинно пролепетали набивший оскомину вопрос о джихаде. Вот как, и она тоже? Неужели лазутчики Феофана прокрались даже в его сераль?
Мысли о византийцах были ему тягостны. Многолетние тайные узы связывали его с Константинополем. Ромеи всегда оказывали визирю царские почести; сенаторы, чьи рода уходили корнями в седую древность, были рады оказать ему гостеприимство в своих загородных поместьях; торговые дома Империи не раз давали щедрые беспроцентные ссуды, зачастую забывая напоминать о возврате долга. Арабский скакун, гордость конюшен Халиль-паши, был подарен византийцами в благодарность за возвращенный в Константинополь корабль, подвергнувшийся разграблению левантийскими пиратами. Подумать только, вороной жеребец, в чьих жилах вместо крови плещется огонь и чьи утонченные формы повергают в дрожь знатоков лошадиной породы, красавец-конь, за которого визирь, не торгуясь, отдал бы добрую половину своей придворной челяди, был преподнесен в обмен на дряхлое судно с полусотней развешанных на его реях морских разбойников! Подобную любезность трудно не запомнить.
Однако за все в этом мире приходится платить и час расплаты, похоже, уже недалек. Неспроста султан в тот памятный день требовал «отдать ему Город». Уже тогда подозрение читалось в его глазах. Скорее всего, ему не раз доносили о щедрых дарах ромеев визирю, о странной благосклонности верховного советника к крохотному, но заносчивому государству христиан.
Зная мнительный и злобный нрав своего господина, Халиль-паша употреблял весь свой такт, всю свою находчивость, а также свое немалое влияние при дворе, чтобы не только отвести от себя подозрения, но и ослабить враждебную ему партию «непримиримых» во главе с Саган-пашой. Этот круг молодых военачальников, сложившийся в дни усмирения бунта янычар, вспыхнувшего как всегда, в первый месяц правления нового султана, не желал видеть у истоков власти старую элиту Мурада II и потому требовал новой войны, чтобы расшатать уже сложившееся при дворе равновесие сил. Мехмед же, поддаваясь уговорам этих неоперившихся, но уже достаточно задиристых вояк, более не желал и слышать о преимуществах медленного поглощения приграничных земель. Он спал и видел себя Завоевателем.
Ситуация складывалась неблагоприятно: Халиль-паша не мог открыто поддерживать ромеев, но и повернуться к ним спиной — означало потерять голову. Византийская дипломатия крепко опутала невидимыми нитями приверженного к роскоши сановника и хотя срок платежей еще не подошел, визирь не раз ощущал себя на краю пропасти. В Османской империи на щедрые подношения влиятельным лицам всегда смотрели сквозь пальцы, но уличенных в получении подарков от воюющей стороны неминуемо обвиняли в предательстве. А война с Византией вот-вот грядет! Как же тогда оправдаться визирю, как отвести от себя наветы?
Помочь удержаться в седле ему могла лишь отмена штурма Константинополя, но визирь понимал, что частые предупреждения о ненужности этого шага только питают подозрения султана. Объявление джихада и, как следствие, разрастание единичной военной акции в глобальную войну с европейскими странами отчасти снимало ответственность с визиря, но Халиль-паша, как урецкий сановник и истовый патриот и мысли не мог допустить о разгроме своего государства. Человек с обостренным чувством самосохранения, он не собирался отстраненно наблюдать, как горстка воинственно настроенных придворных толкает его ученика на опрометчивый и гибельный для многих поступок. А пока что он, щекоча страусиным пером смуглую шейку наложницы, шутливо допытывался у неё имя особы, сообщившей ей о джихаде. Занятый этим приятным делом, он не сразу услышал у себя за спиной шаги начальника дворцовой стражи.
Склонившись к самому плечу визиря, Улуг-бей что-то быстро зашептал ему на ухо.
— Благодарю тебя, — кивнул Халиль-паша. — Ступай, выполняй приказ нашего господина.
И только тогда, когда дверь закрылась за начальником охраны, проворно вскочил на ноги.
— Вставай, бейлер-бей, — произнес он, поправляя сбившуюся на бок чалму, в то время как наложница оглаживала руками складки на его халате.
— Время не терпит. Вставай и приводи свою одежду в порядок.
— Что случилось? — удивленно поднял голову Караджа-бей.