Легко, как ребенка, он подхватил ее на руки, толчком ноги распахнул дверь и понес к широкому ложу под шелковым балдахином. Отливающие золотом складки ткани, тяжело шурша поплыли вниз, превращая кровать в подобие шатра. Шитые узорной бязью, полотняные стены заколыхались и стали ритмично покачиваться в такт движениям находящихся внутри людей.
— Позови мою служанку, — послышался оттуда приглушенный голос.
— Не место ей здесь. Я — твоя самая преданная и расторопная служанка.
— Осторожно, неуклюжий! Ты порвешь мое платье.
— Я куплю тебе десять, сотню новых платьев!
Раздался треск рвущейся материи.
— Ты, зверь… отпусти меня….Нет, сожми меня крепче. Крепче!
— Как много тряпок на тебе….
— Сейчас, подожди…. Вот так…. Ну же…. Еще, еще!
Вертикальные столбы под пологом ходили ходуном, раскачиваясь как мачты в шторм, до тех пор, пока любовная схватка за шелковым пологом, достигнув своего апогея, не стала затихать.
Обессилев, любовники еще долго не могли отдышаться. Первой заговорила женщина.
— Ты никуда не уйдешь отсюда! Ты слышишь? Я никуда тебя не отпущу. Посмей еще раз при мне заговорить о турках!
— М-м-м…? — послышалось в ответ невнятное бормотание.
— Ты уже спишь?
Ефросиния приподнялась на скрученных и измятых простынях и перев локоть в подушку, положила лицо на ладонь. Долго и внимательно она рассматривала еле видные в темноте черты лица лежащего рядом с ней человека. Мощные надбровные дуги, мясистый нос с горбинкой и утолщенным основанием, две глубокие морщины, отходящие от ноздрей и утопающие в курчавой бороде на крепкой, выпяченной вперед челюсти — всё говорило о взрывчатой силе, распирающей изнутри телесную оболочку Джустиниани.
«Все же я не ошиблась в выборе», — думала она, сравнивая генуэзца со многими другими, делившими с ней постель, любовные утехи и свое состояние.
«Он будет заботиться обо мне до тех пор, пока я не вырвусь из этого гнусного болота. А уж там, в его родной Италии, не составит большого труда отделаться от него!»
ГЛАВА XVII
Сатрап султана, владыка Западного бейлика, Караджа-бей первым начал войну с Византией. Двинув в поход треть войска, собранного на землях Румелии, он осадил те немногие крепости, еще находящиеся под властью Византии.
Города Месемврия, Анхиал и Визон, окруженные головными отрядами османских войск, не надеясь более на помощь из Константинополя, открыли ворота неприятелю. Вслед за ними, после долгого торга, сложил оружие и гарнизон города-крепости Эпиват. Только Силимврия наотрез отказалась подчиниться. Ее древние стены оказались достаточно крепким орешком — несколько приступов были успешно отражены и Караджа-бей предпочел отказаться от дальнейшего штурма. Перекрыв выходы из города сильными отрядами, он предоставил защитникам на досуге размышлять о своей незавидной участи, а сам тем временем поспешил к берегам Босфора: надо было овладеть дорогами, ведущими в столицу Византии и должным образом подготовить их для прохождения войск.
Немногочисленный византийский флот, подкрепленный судами с греческих островов, начал ответные действия. Прибрежные районы Восточного бейлика запылали в огне. Из разоренных селений угоняли пленных и скот, жгли леса, губили посевы и виноградники. Время от времени экипажи ромейских галер устраивали охоту на рыбацкие челны иноверцев: окружив, сгоняли лодки в плотную кучу, затем топили, подминая тяжелыми корпусами хрупкие скорлупки рыбаков.
Но эти набеги являлись лишь актом мести за утерянные города — остановить нашествие турок было невозможно. До выступления в поход обеих частей османской армии оставались считанные дни.
Птичий щебет наполнял парк вокруг усадьбы Палеолога. В кристально-чистом, прозрачном воздухе зависло ощущение свежести и покоя; влажно и терпко пахло весной, неторопливо-медленным пробуждением природы от зимней спячки.
Сырая земля проклюнулась зелеными лучиками молодой травы, пока еще не совсем уверенно протискивающей свои гибкие побеги сквозь тонкий слой опавшей листвы. Ветви деревьев набухли шишковатыми наростами почек, через полопавшуюся оболочку которых боязливо выглядывали наружу нежные бело-розовые лепестки цветов. Воробьи и скворцы возбужденно прыгали по ветвям, отряхивая вниз уныло повисшие прошлогодние листья и хрупкие завитушки отмерших сучков.
Небольшая лужайка с единственной отходящей от нее аллеей оживлялась голосами и смехом, слегка приглушенными частоколом массивных древесных стволов. Плетенные ивовыми прутьями, садовые кресла были сдвинуты в круг и прогибались под тяжестью сидящих в них людей. У края лужайки, под кроной столетнего дуба, мерно поднимались и опускались качели; мелодичное позвякивание цепей напоминало далекий перезвон колокольчиков.