Взбудораженные слухами о крещении князя горожане потекли к Боричеву взвозу и на подол, к реке, по которой длинной чредой плыли ладьи с цветными и расписными парусами.
В толпе ремесленников Всеслав стоял рядом с волхвом; к ним все подходили и подходили люди, поднятая ими густая пыль сплывала с обрывистого берега вниз, к Днепру. Соловей впервые в жизни видел столько народу. Сперва в толпе переговаривались, переругивались или смеялись, но понемногу все стихали.
Ладьи на реке роем окружили пристань, и оттуда, выстраиваясь в след, потянулись наверх, к воротам детинца[24], княжьи люди.
Тогда Всеслав впервые увидел князя. Владимир был одет в красный сафьяновый кафтан, отороченный собольим мехом. Он равнодушно слушал горячо говорившего ему что-то боярина с узким лицом. Спокойными глазами князь оглядывал толпу и будто не видел ее.
В нескольких шагах позади Владимира ехала царица Анна. Но сперва весь народ с восторгом смотрел на коня под ней. Белый, словно голубь, жеребец легко и красиво ступал по земле; он часто встряхивал головой, и тогда, как волшебное дыхание, разносился звон вплетенных в его гриву золотых колокольчиков.
«Ветер, Ветер!» — заговорили вокруг. Об этой красивой лошади в Киеве уже слышали.
Всадница приблизилась, и Всеслав глянул на нее. Царица была маленького роста; поблескивающие черные волосы широкой волной лежали на плечах и спине гречанки, ни разу не взглянувшей на встречавших ее киевлян.
За нею и по сторонам, по обочинам дороги, шагали дружинники и зло отталкивали обратно в толпу тех, кто слишком выдвигался вперед. Вои опирались на черные или белые копья и устало несли в руках щиты из двойной воловьей кожи.
Вдруг все разом стихло и народ замер. Окруженные дружинниками, позади князя и царицы шли никогда прежде не виданные в Киеве люди в черных до пять одеждах и с длинными нерусскими бородами. Греки шагали гордо, с важными лицами.
Впереди них медленно брел глубокий старик, тыкая в землю длинным посохом. Другие попы держали в руках небольшие изукрашенные доски, блестевшие золотом.
— Видишь, толкнул Всеслава Пепела, — вон Макошь их!
Вглядевшись в ближнюю доску, Соловей разглядел на ней нарисованную, очень похожую на царицу Анну женщину с сидящим у нее на руках младенцем. Увиденное поразило его, но страха перед чужими кумирами не было.
Надменные византийцы медленно прошли мимо, и на дороге долго никто не появлялся. Потом внизу раздались яростные выкрики, удары и ржание лошадей. Шум приближался, и скоро Всеслав увидел приседавших к земле измученных коней. Ближняя к Соловью лошадь, изогнув шею и сверкая налившимися кровью глазами, раздирала подковами дорогу, натужно продвигаясь пядь за пядью вперед. Позади измученных коней по земле полз сколоченный из жердей помост, а на нем странно неподвижно вздымалась четверка удивительных лошадей. Всеслав не сразу разглядел, что они не настоящие, а медные. Красивые, как Ветер, они гордо поднимали головы с пустыми глазами, а застывшие медные гривы развевались от несуществующего ветра. Вся неживая четверка напряглась, присела на задние ноги, и казалось, еще мгновение — и она сорвется с березового помоста и помчится по дороге. Но мертвая медная тяжесть лишь прижимала жерди к земле и тянула вниз живых, исхлестанных плетьми дружинных коней.
Когда живые лошади утащили медных в город и желтая пыль осела в сумерках на дорогу, толпа стала молча расходиться. Изредка кто-нибудь начинал говорить, но тут же умолкал — сейчас каждому было ясно, что прежней жизни пришел конец.
Весь обратный путь к землянке Всеслав и Пепела шли молча. Только что увиденное на взвозе все сильнее наполняло тревогой душу Соловья. Ему было страшно, что сегодня-завтра придут к нему вооруженные люди и жестокими угрозами потребуют отречься от богов и впредь поклоняться разрисованной доске, установленного внутри христианского храма. А ирье?! Туда каждую осень улетают птицы и каждой весной приносят людям тепло и оживление всему. Ведь там душа его отца, всех людей, от которых потом появился он, Всеслав; они жили, пахали свои рольи, развешивали в лесах перевесы, ловили зверей, рыбу, умирали — и навьями переселялись в ирье, на небо. Что станет с ними, если он отречется от кумиров?! Куда впредь полетят души, куда отбудет он сам?!
Спасенье от всего надвигающегося было одно — нужно было немедленно бежать из города. Решиться на это тяжело — ведь он совсем недавно пришел сюда, и уходить оставалось лишь обратно, в свои вятичские земли, туда, где снова ждала его жизнь безродного изгоя.
Измученные тяжелыми раздумьями, Всеслав, сходя вслед за Пепелой в землянку, услышал громкие взволнованные голоса, однако когда вступил в жилище, разговор смолк.
Волхв, взяв что-то из своей сумы, тут же ушел; Соловей устало растянулся на лежанке, закрыл глаза и попытался не думать ни о чем, но помимо воли утверждалась в его голове мысль, что немедля, уже утром следует отсюда уходить, спасаться.
— Слышь, вятич, — вдруг обратились к нему, — волхвов царьградских с их богами видел?
— Видел, — тихо ответил Всеслав.
— И что решил? Пропой нам снова соловьем!
Всеслав долго молчал, колебался — говорить или промолчать. Потом все-таки произнес:
— Я уйду отсюда!
— Хе, все не уйдут, как жили тут, так и будут жить. Ольга-княгиня старухой была, когда окрестилась, — и ничего. Ведь князья и бояре богов переменили, а уж себе-то они худа не сделают! Так и мы проживем!
— Нашел ловкий выверт! — рассердился Лушата. — Да они, если захотят, тебя головней завтра покатят, блоха рубашная! Ум-то, видно, совсем коростой зарос!
Спорщики смолкли, сделалось тихо, потом кто-то прошел к светцу, загасил лучину, но во тьме долго еще шевелились и вздыхали. Однако разговаривать никто больше не стал.
Всеслав почти спал, когда возвратился Пепела. Старик в потемках прошел к своему месту, лег и затих. Ремесленники насторожились, ожидая от волхва новостей. Долго молчал Пепела, а когда заговорил, Соловью показалось, что от гнева и муки у старика дрожит голос.
Волхв рассказал, что князья и дружина действительно крестились, что имя свое Владимир поменял, и так будет в Киеве с каждым. Черные люди, взошедшие в город по взвозу, византийский митрополит Михаил и его приближенные. Этот Михаил, доказывая дружине Владимира истинность новой веры, положил свою святую книгу на костер, но она не загорелась.
Крещены уже все двенадцать сыновей князя, и велено завтра[25] приступать к горожанам. В том Владимир-Василий дал царьградским императорам клятву.
Всеслав слушал слова волхва спокойно — к его приходу он уже твердо решил, что вернется в спаленную свою Липовую Гриву, построит избу и станет там доживать оставшийся ему век. Будет ходить на Ярилину плешь, кланяться родному кумиру, а после смерти уйдет его душа в родное ирье к пращурам.
Утром молча поели, пошли работать. Лушата, как обычно, принес воду, и Всеслав принялся месить глину.
Солнце поднималось все выше и выше, когда ремесленники насторожились: привычный перестук в кузнецах сбился, нарушился и скоро стих. Соловей вышел из корыта, обтер ноги холстиной и стал надевать лапти; за это время Лушата успел выбежать на улицу, мигом воротился и хриплым голосом проговорил:
— Кумиров разбивают!
Когда примчались к капищу, там уже толпился народ. Гул разносился над сжимавшейся вокруг кумиров толпой горожан, а из улиц все прибывали и прибывали новые тысячи людей.
На капище, перед богами, стояли угрюмые, понурые дружинники, вооруженные боевыми топорами. Они сердито посматривали на высокого боярина и на попина, через толмача что-то ему объяснявшего.
24
детинец — укрепление, оплот, внутренний двор крепости, в отличие от острога, внешнего укрепления; в детинце при опасности укрывались несовершеннолетние дети