Водитель поглядел на меня в зеркало, выключил двигатель и обернулся:
— Двадцатка евро, нормально?
— Разумеется… Но у меня только доллары. Пойдет?
Он отрицательно покачал головой:
— Не беру доллары.
Я выругался про себя. Еще одна ирландская особенность, о которой я забыл: не болтай много, если не просят.
— Все путем, парень, просто езжай и все! — подбодрил я шофера.
— Я доллары не беру, сгоняй в обменный пункт, — настаивал таксист.
— А что так?
— Лицензии лишат.
— Окажи услугу, а? Я тебе полсотни отстегну, только отвези меня!
— Слушай, парень, ты сейчас пойдешь и обменяешь доллары на евро, иначе пешкодралом поползешь туда, куда тебе надо, — уперся водитель.
Я поглядел на него в зеркало. Примерно мой ровесник, в вязаной шапочке с надписью «Манчестер Юнайтед» и толстом свитере с рисунком северного оленя. Широкая кость, полный, пухлые губы, кожа оттенка гранитной статуи. Акцент дублинский, но с примесью северного.
Я уже готов был врезать ублюдку, но сдержался, разжал кулаки и успокоился.
— Ладно, приятель, сейчас обменяю на эти чертовы евро, — сказал я и ободряюще улыбнулся ему. В ответ улыбки не дождался. Похоже, водитель нервничал. Он вытер пот со лба. Интересно, конечно, что это с ним, но у меня не было времени разбираться. Выскочил из такси и устремился к аэропорту. Спросил пилеров,[7] где поменять деньги.
— Если из чего и выбирать, то в «Эйре банк» курс выгодней, чем в Национальном, — сказал один.
— Да и кассирша смазливей, — добавил другой.
Я нашел оба обменных пункта, но предпочел тот, что в Национальном банке. Старая привычка: что бы ни сказал пилер, прими к сведению, но сделай по-своему.
Дал кассирше три тысячи долларов, и она отсчитала мне две тысячи четыреста девяносто евро.
— Счастливого Блумова дня! — сказала она.
— Спасибо, тебе того же, красотка.
Я вернулся к стоянке такси. Водитель кому-то названивал. Увидев меня, он торопливо выключил мобильник и изобразил на лице радостную улыбку.
— Ну что, приятель, куда? Коннолли? — спросил водила.
— Давненько тут не был, раньше поезда на Белфаст ходили именно с этого вокзала, ведь так?
— И посейчас ходят, так тебе туда?
— He-а. Просто хотел поболтать чуток. Все, хватит трепаться, поехали, — сказал я, выдавая свое беспокойство.
— Вокзал Коннолли так вокзал Коннолли, — согласился таксист.
Я был уверен, что он поедет самой длинной дорогой из всех ему известных.
Улицы. Деревья. Машины.
Я не очень-то хорошо знал Дублин. Окажись я в нескольких кварталах от О'Коннелл-стрит, и я буду совершенно беспомощен. Единственное, на что я способен, — довести вас до Тринити-колледжа и собора Святого Патрика, да в бордель напротив здания Четырех Судов — вот и все. Ну не мой город. Когда я жил в Белфасте, ездил сюда два-три раза в год на матчи по регби. И не думайте, что я шастал по городу всю ночь. В те времена тут были толпы нищебродов, а теперь — яппи с сотовыми и наладонниками.
Дублинцы сейчас уже другие. Теперь они все больше и больше смахивают на лондонцев. Наглые космополиты, вечно чем-то занятые. Они уверены: один тот факт, что они знают, где можно выпить добрую пинту «Гиннесса» или чашку кофе средней паршивости, дает им право вести себя заносчиво и высокомерно. Думаю, оттого они такие спесивые, что живут в красивом городе. Красивые новые статуи, новые дома и по-настоящему красивая георгианская зона вокруг Тринити. Белфаст же, напротив, — средоточие ужасающего уродства. Довоенное уродство, уродство, оставшееся после взрывов в семидесятые, уродство новостроек девяностых. Белфаст никогда не попадал в составляемый «Дикой планетой» рейтинг самых красивых городов мира. Но все же Белфаст — город простой и естественный. Скотчи любил говорить: «Тронь дублинца, и он презрительно фыркнет. Тронь белфастца, и он тебе врежет за то, что распускаешь руки».
Короче, я Дублина не знал и начал беспокоиться, только когда таксист свернул к мосту через Лиффи.
Дублинский аэропорт находится на севере города. Вокзал Коннолли, насколько я помнил, тоже на севере города. По крайней мере, к северу от Лиффи. Маршрут от аэропорта до вокзала Коннолли никоим образом не пересекал реку.
7
Пилер — ирландский полицейский. По фамилии сэра Роберта Пиля (1788–1850), британского консерватора, реорганизовавшего лондонскую полицию в 1829 г. С именем этого государственного деятеля связано и прозвище английских полицейских — «бобби».