Девушка позволила своей блузке упасть; ее голова повернулась, вбирая в себя невыразительность обстановки. — Эй, это нереально, — прошептала она. Неуверенный шаг привел ее к кушетке. Она оказалась твердой на ощупь, теплее крови. — Ты действительно стараешься изо всех сил, не так ли?— спросила она. Впервые в ее голосе прозвучало что-то искреннее.
Ригсби скинул туфли и шагнул на кушетку. Клетка висела в центре купола на крюке, который до этого был невидим. — Сейчас самое время.
Можешь раздеться, — сказал он. Он развязал расшитый золотом кушак, который носил поверх уличной одежды в качестве пояса.
Девушка стянула топ через голову, резко дернув его, когда он запутался в петле волос. Тем же движением она небрежно отбросила одежду к стене. Усевшись на краешек кушетки, она зацепила один длинный, тонкий носок сандалии за задний ремешок другой сандалии, затем остановилась. Хирургическая холодность света покусывала ее. — Я… — начала она. Она крепко обхватила свою грудь без сексуального намерения. — Послушай, — сказала она, — ты хочешь, чтобы я приняла душ? Я имею в виду…
— Я нанял тебя такой, какая ты есть, — мрачно ответил Ригсби. — Потом ты можешь помыться или нет, как тебе будет угодно. Сними с себя остальную одежду.
Девушка повиновалась без особого энтузиазма. Обе сандалии ударились о стену. Они должны были загреметь, но не сделали этого. Она сунула сложенную купюру в боковой карман, прежде чем стянуть рваные джинсы вниз по бедрам. — Послушай, — повторила она, не сводя глаз с маленького мягкого тела Ригсби, чтобы не видеть так отчетливо свое собственное, — неужели нам обязательно нужен такой яркий свет?
Впервые за этот вечер Ригсби улыбнулся. — Да, — сказал он, ирония все еще была на его лице, когда он потянулся к девушке, — но свет потускнеет позже.
Приступая к древним механизмам своего ремесла, девушка снова удивилась, как комната без видимого источника света может быть такой яркой. Затем, не меняя яркости, свет начал скользить волнами от белого к фиолетовому, такими же бессмысленными, как у моря.
Комната была желто-зеленой, пульсирующей шартрезом, который смывал тонкие седые волоски на груди Ригсби в новое, как бы сшитое поле. — Еще, — тихо сказал он.
— Еще, милый? Девушка провела мозолистой ладонью по его животу с чем-то вроде нежности, прижимаясь ближе. — Слушай, а ты неплохой. Но на этот раз… — она шелковым движением переместилась на светящейся кушетке.
— Да, — пробормотал Ригсби студенистым голосом, наклоняясь. Высоко торчащие ноги девушки отбрасывали тени на ее выпуклую грудную клетку. И свет в комнате стал оранжевым.
***
По ним струился гранатовый свет цвета застывшей крови. Ригсби неловко поднялся на ноги. Девушка поерзала на кушетке, потянулась. — Что теперь, милый?
— Ничего. Взгляд Ригсби был устремлен куда-то за пульсирующие стены комнаты. — Теперь ты можешь идти.
Выщипанные брови удивленно изогнулись. — В чем дело? Разве я не была хороша?
Его тон сам по себе игнорировал девушку, и Ригсби продолжил: — То, что я должен сделать, требовало, чтобы я был… бесполым, этого достаточно, чтобы связаться с теми, кто может мне помочь. С женщиной-партнером, с которой я мог бы слить свой дух, я смог бы стать нейтральным существом. Это было…
Он посмотрел на скворца, который ощутил воздействие его глаз, тонких рубиновых белков вокруг зрачков, которые все еще были металлически-серыми. Птица пронзительно закричала и запрыгнула на дальний конец насеста.
— … в данных обстоятельствах невозможно, — продолжал Ригсби. — Куда идет тело, туда должен следовать и дух. Стало необходимо, чтобы я истощил часть своей природы, мужскую часть. Для этого ты была мне нужна. Ничего больше.
— Боже мой, — сказала девушка, приподнимаясь на локтях. — Ты хочешь сказать, что даже совокупляться не хотел?
— А ты? — устало спросил Ригсби.
— Боже, как это грязно!— прошептала девушка. Грязные руки подтянули ее голени к краю кушетки.
Ригсби рассмеялся невеселым хихиканьем, эхом, отозвавшимся в комнате. — Да. Так и есть, — согласился он, и кожа на его лице натянулась до костей. — Гораздо грязнее, чем ты можешь себе представить. Я установил контакт, который я… хотел.
Он поднял птичью клетку.— Посмотрим, что они скажут? Скворец ударил по руке Ригсби, когда тот просунул ее в дверцу клетки. Его пухлые пальцы были проворнее птицы; большой и указательный пальцы сомкнулись вокруг ее шеи и вытащили ее из клетки.
— Что… — выпалила девушка. Ее мышцы напряглись, когда она попыталась вспомнить, какой кусок сверкающей ткани скрывает выход.
Ригсби не говорил вслух, но мучительная дрожь, пробегавшая по его телу, свидетельствовала о его сосредоточенности. Казалось, он забыл о птице, сжимая ее обеими руками. Пальцы на горле не давали скворцу кричать, но у него было достаточно свободы, чтобы щелкать крыльями. Перья стучали друг о друга, как шлепающие доски.
Ригсби ослабил хватку, а затем повернул кулаки в противоположные стороны. Крик девушки заглушил слабый хлопок, когда шея скворца лопнула. Крошечное птичье сердечко выплюнуло две мощные струи, последняя струя захлебнулась, когда вены, питавшие ее, опустели.
Глаза адепта уставились в пол. Девушка неохотно наклонилась, чтобы посмотреть, что там было. Вместо того чтобы лежать в неровной луже бесформенными пятнами, кровь сама собой вползала в связные слова. Буквы были паучьими, но совершенными, и они выделялись иронически черным цветом на жизнерадостном фоне:
ОЖИДАЮЩИЕ ГОНЧИЕ
— Мои гончие ждут, — прошептал Ригсби. Он начал смеяться. Его рот был открыт, губы неподвижны, и пустые слоги вырывались наружу в ужасной какофонии.
— Остановись! — закричала девушка, и захлопала ладошами по своим ушам. Ригсби не обратил внимания на ее дрожащее тело. Он поднял обе руки к небу, подавил смех, будто это было самое главное, и выкрикнул слово, нечеловеческое и жуткое от его силы. Для девушки, для всего мира, кроме Ригсби и еще одного человека, время замерло в этот миг.
Красные одежды легко соскользнули через его голову. У них не было никаких замыслов, и они свободно колыхались, и вздымались волнами. Кровавый свет, пронизывающий комнату, сгустился, когда Ригсби двинулся к подобию обезьяньего черепа, висящего в воздухе перед ним. Череп ухмыльнулся и бесшумно скользнул в открывшуюся перед ним дверь. Ригсби последовал за ним, его шаркающие шлепанцы издавали единственные звуки в неподвижном доме.
Вниз по лестнице на улицу. Темп черепа был неторопливой походкой, определенной неспешностью команды, сопровождающей повозку, осужденного на казнь. К Ригсби присоединилось еще одно движение: мягкий шелест плюща, дрожащий скрежет металла по каменной кладке. Только окаменевшая ночная сцена вырисовывалась в потоке алого света перед ним. Уличные фонари больше не заливали своей ртутной синевой лужи на асфальте. Машина застыла на середине поворота, кончик сигары водителя потух и почернел. Собака прыгнула к тротуару — одна нога на улице, а три других в воздухе, так что ее пятнистое тело висело под невозможным углом. Дом за домом, затем старый дом, построенный близко к тротуарам с огороженными дворами сзади. Ригсби последовал за своим проводником, не поворачивая головы, чтобы посмотреть на тварей, щебечущих прямо за пределами его поля зрения.
Новые дома, поменьше, но стоящие дальше. Моноцентрический ум Ригсби понятия не имел, как далеко он зашел. Наконец череп остановился и, дрожа, повернулся в сторону облицованной кирпичом резиденции. Ригсби остался на месте, в сотне футов позади, посреди улицы. Его проводник двинулся вперед. Отражатели старого «Бьюика», стоявшего под навесом, мигнули в ответ пунцовым светом братства.
Внутри дома показался красный свет, льющийся через фасадное окно. Женщина отдернула шторы за мгновение до того, как замереть. Теперь она невидящим взглядом смотрела в стекло, ее волосы были вымыты до черноты, а покрывало ребенка на ее руках было в красную полоску.