— Да. Голос из уст миссис Трейдер был не ее собственным, но он управлял ею.
***
Оставшись один в центре своих трех комнат, Ригсби переоделся в белое. Символы, нанесенные на края мантии, были из нитей того же оттенка, отличаясь только фактурой от основной ткани.
— Ну и что?— спросил голос из угла.
Ригсби пожал плечами. Его лысина становилась более заметной, когда он был подавлен. — Она была моей племянницей. Она была последней моей крови.
— Ты знаешь, кем она была, — проскрежетал голос. — Она была шлюхой, да, шлюхой.
— Некоторые вещи необходимы…
— Только не для нее. Она никогда так низко не опускалась…
— Она была моей кровью! — голос Ригсби пронесся по полутемной комнате и заставил другой голос замолчать. Он повернулся к внешней стене, сжимая руки, чтобы они не дрожали. Окна с этой стороны были закрыты книжными полками, тянувшимися вдоль длинной стены. Корешки книг под синей, зеленой и тусклой, красной библиотечной лентой располагались рядами по полированному ореху без каких-либо отметин, кроме нескольких цифр белыми чернилами. Он дотронулся до одной из них.
Каждый тонкий том представлял собой машинописный текст собственного сочинения Ригсби, переплетенный им между листами серого картона. Никто не помогал ему во время набора текста или компиляции. Отчасти цель Ригсби состояла в том, чтобы придать этим книгам некоторую дополнительную ценность, вытекающую из тесного контакта с ним. Более важным, однако, было другое соображение: каждый машинописный текст был утроен группами букв и цифр в таком порядке, который не имел бы смысла для неискушенного человека. Ригсби намеренно не кодировал результаты своих многолетних поисков, но форма записи, которую он стал использовать, была гораздо более специализированной, чем латинские и арабские символы могли вместить в свои обычные значения. Одна тривиальная ошибка разбиения на страницы, одно перемещение среди миллионов букв, незаметное и незамечаемое, означало бы мгновенную катастрофу в тот темный момент, когда данные будут использованы снова.
Очень немногие из книг в футлярах были не собственного сочинения Ригсби. Его рука потянулась к одной из них: приземистой, почерневшей от времени; ее переплет из свиной кожи треснул от шнурков. Он знал наизусть каждое слово загадочного латинского текста, но никогда прежде всерьез не задумывался над его использованием. Страницы через силу раскрылись, с трудом раздвигаясь под его пальцами.
— Неужели ты зайдешь так далеко?— печально спросил голос позади него.
Ригсби закрыл книгу, прежде чем ответить: — Наказание, которое прекратилось с телом, не будет, не будет достаточным для меня. Окончательность этого акта, кто бы его ни совершил, не может быть объяснена газовой камерой или автомобильной аварией. Мне очень жаль, Вера, но у меня нет выбора.
— Нет, — резко сказал он, поворачиваясь с бриллиантовой твердостью в голосе, прежде чем его слушательница успела ответить, — не говори мне, что мне придется отказаться от всего этого… Голос Ригсби сорвался, но его рука прочертила дугу по комнате. Книги, реторты, соединенные прозрачными червями трубок; карты, свернутые в углу под древней астролябией.— Оно уже ушло, оно мертво. Если бы я проигнорировал то, что произошло… Вера, я бы не был тем же самым человеком, человеком, который… сделал то, что сделал я.
Его лицо было вырезано из серой стали. Если он и испытывал какое-то колебание, то оно не дрогнуло у него в горле, когда он сказал: — Вы мне поможете, Вера?
— Так близко, — прошептал голос. — За это короткое время — и ты поймешь, как оно было недолгим, за день до того, как тебе исполнилось столько же лет, сколько мне, — ты подошел к единству ближе, чем я за все эти века. А теперь — ничего.
— Вера. Вы мне поможете?
— Даже если я отвечу тебе, это приблизит меня к Черноте больше, чем сотрут тысячи циклов Огня. Дос Линтрос попытался пройти этот путь после того, как написал книгу, которую ты держишь в руках. Где он теперь, когда за ним пришли?
— Я знаю, — тихо признался Ригсби.
— Ты знаешь? Ты думаешь, что знаешь! — взвизгнул голос. — Но ты будешь знать, Джадсон, вечно будешь знать, если ты это сделаешь…
— Но ведь это даже бесполезно говорить тебе, не так ли? — голос продолжал звучать. — Ты будешь делать эту вещь, я вижу. И ты мудрее, чем я когда-либо могла надеяться стать; но из-за того, что я есть, я знаю вещи, которые ты только принимаешь. Даже ты, Джадсон, не можешь себе представить, что ты собираешься с собой сделать. Со своей душой.
Ригсби пожал плечами, провел рукой по редеющим волосам и невидящим взглядом уставился на пронумерованные корешки своих книг. — Простите меня, Вера.
— До свидания. Ее слова были мягкими и тусклыми, как первая горсть земли на крышке гроба. Ригсби прошаркал в угол и провел рукой по проволочной клетке. Скворец — альбинос внутри каркнул, дернул головой вперед, чтобы ущипнуть подушечку его большого пальца.
— До свидания, Вера, — пробормотал Ригсби и снова отвернулся.
***
Задняя дверь застонала. Замок работал хорошо, но петли зафиксировались от долгого бездействия. Девушка взглянула на внешнюю стену, прежде чем войти. Было слишком темно, чтобы отличить плющ от шпалеры, по которой он взбирался.
— Милое местечко, — сказала она, поднимаясь вслед за Ригсби по лестнице. Ее пальто до колен было сшито из пластиковой искусственной воловьей кожи, теперь порванной в двух швах. Пояс отсутствовал, и она держала полы пальто закрытыми одной тонкой белой рукой.— Вы давно здесь живете?
— Большую часть своей жизни, — ответил Ригсби, открывая дверь на второй этаж. Несмотря на полумрак лестничного колодца, он вставил ключ, не нащупывая скважины.
И снова девушка отклонилась назад в дверном проеме, подняв одно бедро выше другого. Она была темноволосой брюнеткой; длинные пряди волос упали на ее пальто, когда она внезапно захихикала. — А соседи не удивятся, если увидят, как я вошла? Она снова рассмеялась, переступая через порог с преувеличенной величавостью. Сбросив пальто, она бросила его на один из прямых стульев и встала в майке и джинсах. Большая часть яркой вышивки стерлась. Ее босые пальцы, торчащие из сандалий ручной работы, были нездорового синего цвета под слоем грязи.
— Сюда, — коротко скомандовал Ригсби, захлопывая дверь на лестницу и жестом, приглашая девушку войти в свой кабинет.
— Потому что, если вам все равно, — продолжала она через плечо, медленно повинуясь приказу Ригсби, — это не обязательно будет секс только на одну ночь.
Взгляд Ригсби скользнул по ее слишком худому лицу, слишком белой коже. — В этом нет необходимости, — решительно заявил он. — Это в соседней комнате.
— Это было бы не так уж много, — сказала девушка с непоколебимым кокетством. — Я имею в виду, не один раз, а очень часто. Обеими руками она приподняла тонкую блузку над поясом джинсов. Стодолларовая купюра, сложенная вертикально, была засунута в джинсы на ее талии. — Я не могла положить ее в топик, — сказала она, снова, хихикая. Подняв тонкую ткань повыше, девушка сделала пируэт в сторону Ригсби. От этого движения ее груди обнажились под задранной блузкой. Они не были большими, но казались удивительно полными для такого тонкого тела; ареолы казались почти черными на фоне тусклой бледности ее тела.
Ригсби прошел мимо нее, его нейтральное выражение лица не изменилось. Он беззвучно распахнул другую дверь комнаты. Хлынул белый свет. — Заходи, — распорядился он, держа проход открытым. Внутренняя поверхность помещения была покрыта тонкой, жесткой тканью, которая казалась менее отражающей, чем самосветящейся. Несмотря на всю свою странность, девушка повиновалась на этот раз без колебаний. Ее движение замедлилось; затем, сделав три шага в последнюю комнату, она полностью остановилась.
Вся комната и ее единственная мебель — круглая кушетка, были покрыты гладкой тканью. Высокие потолки старого дома позволяли Ригсби плавно накрыть материал куполом в центре комнаты, не делая края неудобно низкими. Свет был не очень резким, но лишенным теней и вездесущим, как внутренность холодной белой звезды. Ригсби вошел вслед за девушкой, закрывая дверь за последним прямоугольником реальности, оставшимся в комнате. В правой руке он держал клетку с птицей из своего кабинета. Скворец беспокойно запрыгал на своем насесте.