-- По правому берегу пойдем, - не отрывая взгляда от пляшущего на волнах каяка, сказал Герман. - До середины каскада. Потом налево. Егор же все на пальцах показал...
Где он показал? Когда?
- А это не опасно? - спросил Семен.
Герман не ответил, бросился к самому краю и со свистом выдохнул сквозь зубы:
- Ох, черт! Куда ты лезешь? Черт бы тебя побрал с твоим киллерским духом! Лева, ты снимаешь?..
Фотограф кивнул, ни на секунду не отрываясь от камеры.
Каяк на несколько секунд задержался посреди реки, будто раздумывая, а потом решительно повернул направо, туда, где поток сливался в сплошную череду валов, завихрений и страшно вспухающих подводных гейзеров.
-- Пижон, -- проворчал Герман, и Инга не поняла, чего больше в его голосе - восхищения, зависти или злости. -- Чертов пижон! Думает, у него девять жизней?
До конца каскада оставалось совсем немного. Сейчас он доплывет и скажет, что теперь наша очередь, тоскливо подумала Инга. Не хочу! Руки болят. И колени, мои бедные колени... Кто придумал эту пытку - сидеть целый день с упором на колени?! А еще мне мокро, холодно, и страшно. К черту эту реку! И Горца с его каскадами! К черту!
Она зажмурилась, не пуская наружу подступившие слезы.
-- Ну, давай же! - яростно крикнул Герман.
Инга открыла глаза, несколько раз моргнула. Оранжевой запятой нигде не было. Прошел?
Она вопросительно оглянулась на руководителя маршрута и почувствовала, как в груди сжимается ледяной скользкий комок. Герман, козырьком приставив ладонь ко лбу, напряженно вглядывался в беснующуюся воду. На переносице у него залегла глубокая складка, и скулы торчали непривычно остро.
- Ребята, с ним же все будет океюшки? Да? - заволновался Левушка.
Ему никто не ответил. Инга тоже уставилась вниз. "Я не считала, - беспомощно подумала она. - Я не видела, как он скрылся под водой и не начала считать. Сколько прошло? Пять секунд? Десять?"
-- Где он? - хрипло спросил Семен. - Ты его видишь?
Герман оскалился и вдруг сорвался с места, побежал вниз по осыпи, туда, где были привязаны их катамараны. На бегу обернулся, махнул рукой непонятно кому:
-- Давай!
-- Нет, как хотите, а я туда не полезу! -- с надрывом крикнул Левушка. -- Я жить хочу!
Герман полоснул его бешеным взглядом.
Он собирается пойти следом, поняла Инга. Горца еще можно спасти. Надо за ним, но на катамаране нельзя плыть в одиночку. Что-то темное первобытное внутри нее - может, инстинкт самосохранения -- не давало сделать шаг. Будто во сне Инга видела, как мимо пробежал Семен, догоняя Германа. Рядом причитал Левушка.
Река внизу все так же бесилась.
Оранжевого веретена не было.
Следующие несколько часов превратились в череду стоп-кадров, выхваченных из течения реальности взбесившимся стробоскопом.
...Левушка висит на плече у Семена и, захлебываясь, вопит, что ни за какие коврижки не отпустит его на верную смерть. Дежнев молча и целеустремленно прет вниз по склону, будто не замечая любовника...
...Герман отвязывает катамаран -- дрожащие пальцы то и дело упускают мокрую веревку -- матерится сквозь зубы, бросает сердитые взгляды на "неразлучников". Потом вдруг выпрямляется и отчаянно пинает гладкий, серый баллон. Раз, другой, третий. Хватает вытянутый яркий мешок -- смешно называющийся "морковка" , вспоминает Инга -- бросает второй такой же Семену. И устремляется обратно, вверх...
...Они все бестолково бегут, перепрыгивая через камни, с трудом удерживая равновесие на крутом склоне. Герман с Семеном впереди. Инга смотрит в их спины, механически переставляя ноги: раз-два, раз-два... Левушка что-то тараторит за ее левым плечом, но слов не разобрать -- воздух с надсадным хрипом вырывается из легких, заглушая все. Каждый вдох кажется последним, горло все туже стягивает невидимая удавка. Предательская осыпь скользит под ногой. Инга падает. Боль прошивает ее навылет -- от левого бедра до правого плеча...
...Никого нет. Инга ковыляет, цепляясь разбитыми в кровь пальцами за что придется. Тропинка делает поворот, еще один, и вдруг Инга видит мужчин. Далеко внизу, у самой кромки беснующейся воды, суетятся три микроскопические фигурки в ярких квадратиках спасжилетов. Неужели нашли, думает Инга, и сразу же, без паузы: сволочь, какая же сволочь, во что ты нас втянул?! Она не понимает, к кому относится эта мысль: к отцу, Горцу или некой обезличенной высшей силе. Но почему-то заключенная в ней злость придает силы. И она снова и снова повторяет: "Сволочь! Сволочь! Сволочь!" пока слово не обессмысливается и не превращается в мантру, бьющуюся в пустоте черепной коробки в такт шагам...
-- Надо возвращаться, -- негромко сказал Семен.
Герман сжал кулаки.
-- Да ты!..
-- Темнеет, -- терпеливо пояснил Дежнев. -- У нас вещи там. И вообще. В темноте смысла нет. Еще кто-нибудь свалится в реку, завтра будем двоих искать.
Герман нахмурился, открыл рот, собираясь что-то сказать. Закрыл. И с явным усилием кивнул.
Левушка облегченно выдохнул:
-- Ну вот и ладушки. Завтра с утречка прямо, со свежими силами... Погоди, Сема, а-а-а... ты кого имел в виду? Хочешь сказать, что я или Ингушка... Не думал, что ты такой...
Задохнувшись от возмущения он надулся и демонстративно пошел вверх по тропе. Семен вздохнул и спросил:
-- Думаешь, еще есть шанс, что он... -- он сглотнул и все-таки договорил, умоляюще глядя на руководителя экспедиции: -- Что он жив?
- Шанс всегда есть, - пожал плечами Герман. И отвел глаза.
Обратный путь показался Инге бесконечным. Подстегиваемые выплеснувшимся в кровь адреналином, они умудрились уйти далеко за конец каскада. К тому же сгустились сумерки, а путешествие по горным склонам в полумраке -- не самое приятное занятие. Когда внизу мелькнули серебристые вытянутые тела катамаранов, Инга не закричала от радости только потому, что на это не было сил.
В угрюмом молчании они добрели до своих суденышек. Перетаскали наверх, на более-менее ровную площадку, рюкзаки. Пока мужчины ставили палатки, Инга начала готовить вечернюю пайку.
Синий огонек газовой горелки шипел и дергался, вода никак не хотела закипать, а серо-коричневые кубики сублимированного мяса вызывали тошноту. Желудок скрутило болезненным узлом, от которого слабели ноги и дрожали пальцы. Но она справилась. Когда из темноты вынырнул Герман, ослепив ее лучом налобного фонарика, в большом котелке пыхтела гречка, а маленький распространял терпкий аромат крепкого чая.
Ужин прошел в тишине, лишь изредка прерываемой короткими будничными фразами: "Соль передай, пожалуйста" -- "Кому добавки?" -- "Спасибо, очень вкусно"... В самом начале унылой трапезы Герман разлил по железным кружкам спирт и яростно выругался, когда Левушка дернулся выпить свою порцию не чокаясь. Ни к еде, ни к спирту Инга даже не прикоснулась. Кусок в горло не лез. Только чаю хлебнула, чтобы согреться.
Потом она долго лежала без сна в своей палатке, похожей на кокон гигантской гусеницы. Нервы были взвинчены до предела.
Полотняный купол палатки трепыхался, по нему гуляли диковатые, изломанные тени. Неподалеку вполголоса привычно ссорились "неразлучники". Левушка упрекал друга в том, что тот совсем о нем не заботится, что он бросил несчастного Левушку одного посреди этой глуши, ради гида, который довыпендривался и, вообще, сам виноват. А еще говорил, что если бы бесчувственный Дежнев хоть немного любил его, то немедленно отвез бы его домой, вместо того, чтобы искать труп. Семен оправдывался и успокаивающе гудел в ответ.