Письмо пятое
Только теперь я понимаю, что я потерял и какого высшего блаженства я лишился; я никогда не думал, что разлука — столь большая беда и что она причиняет такое множество огорчений, даже если она как будто способна доставлять и кое-какие радости. Я покинул ту единственную на свете, которая была и поныне остается для меня всего дороже; я, правда, предвидел, что эта разлука таит в себе нечто пагубное и жестокое, но я полагал, что ее суровость будет значительно смягчена той уверенностью, что вы будете любить меня, и тем убеждением, которое я сумею внушить вам, что продолжаю вас любить. Я полагал, когда виделся с вами каждый день, что в подобных условиях я смогу однажды не увидеться с вами и не стать от этого безмерно несчастным. И все же теперь я вижу, сколь неверно то, что я воображал. Разлука приносит одно лишь злосчастье, ничто не может облегчить ее муки, а средство от этих мук мало чем отличается от самих мучений; все в ней дает повод к тревогам и отчаянию. Мне весьма отрадно вас любить: увы! могу ли я это сказать, не оскорбляя вас? Сколь мала, сколь посредственна эта отрада и сколь неспособна она развеять тоску и опасения, которые беспрестанно досаждают мне. Мне дана отрада вас любить, но отрадно ли мне говорить вам об этом? Отрадно ли внушать вам это моими клятвами и поступками? Дана ли мне отрада вас видеть или же полагать, что я вас увижу, или же сомневаться в этом, чтобы поблагодарить или успокоить вас? Дана ли мне отрада провести несколько часов подле вас, побеседовать с вами или вас услышать? А безо всего этого, Мариана, отрадно ли любить? Итак, признаемся, что я лишен отрады любить, но мне дана отрада терзаться из-за вас, и это действительно утешает меня в моих самых больших горестях. Вы скажете, что мне по меньшей мере дана отрадная уверенность в том, что вы меня любите; простите же меня еще раз, ежели я скажу, что это утешение весьма незначительно и весьма малоосновательно. Я только сошлюсь на вас: ежели чувства, которые я уловил в ваших письмах, истинны, доставляет ли это вам большую радость? Испытываете ли вы большую отраду от всего того, что я вам сказал и тысячу раз клялся, что буду любить вас всегда и везде и что милости благосклонной судьбы и причуды неблагосклонной никак не могут повлиять на мою страсть? Провели ли вы, благодаря этому, более спокойные минуты? Подозревали ли вы от этого меня меньше в неверности? Меньше ли вы от этого страдали? И полагаете ли вы, что мне менее доступно чувство ревности, нежели вам, или же что я более уверен в ваших словах, нежели вы в моих? О, я любил бы вас меньше, чем вы любите меня, ежели бы я вам верил больше, чем вы верите мне. Знайте же, что у меня есть свои опасения и подозрения, такие же, как у вас, которые сокращают мне жизнь и не дают ни минуты покоя. Я трепещу при мысли, что могу потерять то, что с такою радостью приобрел и берег; я боюсь, как бы вы не предались другому и, пока я беспрестанно терзаюсь за пятьсот лье от вас, как бы вы не посмеялись с этим другим над тем безутешным положением, в коем я, по вашему убеждению, пребываю. Посудите сами, так ли уже неосновательны мои опасения. Я знаю, что вы любили, что вы даже нежно любили меня, что вы не требовали от меня ни больших, ни долгих усилий, дабы убедиться в моей страсти и отдать мне ваше сердце. Кто поручится мне, что я не теряю с равною легкостью все, что я приобрел, так мало себя утруждая; и что неделя разлуки с вами не отнимет у меня того, что дала мне неделя пребывания с вами? Вы подозреваете меня с гораздо меньшим основанием: ежели во Франции есть женщины, в Португалии есть мужчины, и множество людей может любить вас, тогда как я не могу любить никого. Как я опечалился, когда узнал, что вас сделали сестрой-привратницей в вашем монастыре! Какие только мысли не пронеслись тогда у меня в голове! «Увы! — подумал я, — каждый сможет увидеть эти прекрасные глаза, которые подарили тебе столько любви, а кто сможет их увидеть, ничего не требуя у них? Да, каждый сможет ее полюбить, и Мариана, любимая всеми, разве сможет не полюбить никого?» Офицер, вручивший мне ваше письмо, весьма укрепил меня в моих подозрениях: он сказал мне, что глаза ваши не всегда прикованы к моему портрету, как вы пытались меня в том уверить; что есть несколько людей, частые посещения которых вам не неприятны и которым вы бесконечно нравитесь. О, как странно поразило меня это известие! Порою как только я ни винил вас, а чаще всего, как только я ни винил самого себя! «Я покинул ее, — говорил я, — почему же ей не покинуть меня? Я тем не менее все еще люблю ее, — повторял я, — почему же ей не любить меня? И ежели я люблю только ее, зачем же ей любить другого, а не меня?» Это чувство ревности внесло такое смятение в мою душу, что я могу сравнить его только с тем, которое одновременно вызвали во мне ваши упреки. Я увидел в них подлинное доказательство любви, которую я не осмелился заподозрить в лживости и притворстве, но которую я обвинил в несправедливости. Зачем я уехал, спрашиваете вы. Бог мой! разве вы этого не знаете, и разве ваши стремления не совпали с моими, дабы понудить меня уехать? Огласка, которую приобрела наша любовь, побуждала нас к известной осторожности. Ни вы, ни я не оказались на это способны. Отходит корабль: я и решил воспользоваться этим случаем. Вы об этом знали, мы оба были равно огорчены. Хотя последствия этого отъезда не были вам до конца известны, вы сказали, что при расставании я проявил холодность. Да, Мариана, признаюсь, мои чувства словно покинули меня, мой пыл будто угас, и я оказался в состоянии, способном привести в отчаяние тех, кто меня тогда видел, и внушить им опасение не только за мое здоровье, но и за мою жизнь; холодность же, проявленная