Фани растерянно остановилась у стола, на котором лежала гора папок с личными делами пациентов, бумаги и кипа свежих газет. Дмитрий Ильич появился из-за ширмы неожиданно, на мундир военврача царской армии был накинут белый халат. Из-под золотой оправы дорогих очков насмешливо смотрели большие карие глаза. И руки он вытирал по-особенному, идеально белым полотенцем, так, как это умеют делать только профессиональные хирурги.
«Ваши документы», – негромко произнёс он, сел за стол и стал внимательно читать её направление. И, будто отвечая на её немой вопрос, сказал: «Здесь всегда была идеальная чистота и порядок, но пришла новая власть и первый этаж отдали людям, вы их ещё увидите на пляже, которые почему-то любят дефилировать нагишом при всём честном народе.
Жить в этом дерме им, вероятно, привычнее». Потом удивлённо оторвал взгляд от бумаг: «Серьёзные у вас покровители! Раздевайтесь!».
Фани сняла блузку, которую они сторговали с Марией у привокзальных барыг ещё в Чите и повернулась спиной к доктору. «Дышите…. Не дышите… Лёгкие, как ни странно, в норме… Повернитесь…». Карие глаза доктора стали едва ли не больше оправы его золотых очков, он изумлённо смотрел на её грудь.
Фани словно кипятком ошпарили, она вспомнила, куда спрятала Мария первый увесистый пакет с «керенками». Он торчал из бюстгальтера, как охапка осенних листьев. Фани с ужасом вспомнила, где хранился ещё один такой же пакет, и её бросило в пот. Но всё обошлось. Ульянов через лупу посмотрел белки её глаз, недовольно хмыкнул, заглянул в рот, постучал по колену молоточком. Коротко бросил: «Одевайтесь», – и сел за стол что-то писать. «Каков был ваш приговор?»
«Смертная казнь, через повешение…». Дмитрий Ильич с изумлением поднял голову от бумаг… «Заменили на пожизненное заключение, – как бы ответила Фани на его немой вопрос, – всего отбыла одиннадцать лет, пять месяцев и четыре дня, – отрапортовала она.
«Что же, для этого срока вы почти молодцом, даже удивительно. Хотя, этот ваш доктор, Петров, когда-то ходил у меня в учениках, очень способный молодой человек. И лечил вас правильно. А глазками вашими займёмся позже».
Дмитрий Ильич выдернул листок из блокнота и протянул его Фани: «Грязевые ванны, солнце, море и много фруктов. «Пока всё», – сказал, будто отрезал Ульянов, – до свидания. Когда за Фани закрылась дверь, Дмитрий Ильич быстро подошёл к окну и распахнул настежь обе его огромные створки. Закурил сигару. «Чёрт знает что! Этот тюремный запах неистребим, его невозможно спутать ни с чем! Кошмар, хуже, чем на фронте».
А Дмитрию Ильичу Ульянову было с чем сравнивать. Три года он провёл на Западном фронте, заведуя военно-полевым госпиталем. Там он повидал всякое – газовые атаки немцев, спал по два часа в сутки, вскрывал гнойные раны, извлекал пули и осколки, без счёта «под спирт, на живую» ампутировал конечности, а бесчисленному количеству нижних чинов и офицеров помочь был не в состоянии. Они умирали прямо у него на операционном столе.
Он прошёл через все ужасы войны, но к этому «каторжному» запаху привыкнуть так и не смог. «Наверное, он пропитал у них даже внутренние органы», – думал Ульянов. Дмитрий Ильич загасил сигару, и тут же забыл о только что заходившей новой пациентке. Сегодня вечером в местном театре знаменитая гастрольная труппа Корша давала «Сильву».
В коридоре, близоруко щурясь, Фани посмотрела направления, которые выписал доктор Ульянов. Первое было на грязевые процедуры, а второе в гостиницу, где ей, оказывается, полагался отдельный номер. В самом верху каждого листочка красовалась печать и герб Крымской республики, а после текста направления подпись: главный врач Республики Крым – Ульянов Д.И.
Незаметно и быстро полетели первые, счастливые после каторги дни беззаботной курортной жизни. Сказка продолжалась, новая жизнь вихрем закрутила Фани и понеслась вскачь. Тёплые, упоительные вечера сменялись прогулками на парусных лодках и весёлыми дружескими вечеринками в гостеприимных ресторанах Евпатории.
Ещё в грязелечебнице Фани познакомилась и подружилась с Екатериной Ставской, светской петербуржской львицей и «дважды» вдовой, «роскошной женщиной» – по словам другого их приятеля, молодого художника Сергея Абросимова. Ещё к их компании прибился, словно бездомная собачонка, трогательный и маленький Абраша Лифшиц, который работал в студии самого Ханжонкова и снимал здесь по заказу «новой» власти фильм о том, как хорошо теперь живут и поправляют здоровье бывшие жертвы проклятого царизма.
Абраша хоть и не вышел ростом, влюбился в Фани окончательно и бесповоротно. Стоило только где-то появиться Фани, как тут же следом появлялась тренога и камера, а потом возникал и её хозяин. «Фани, замрите на минуточку, теперь улыбнитесь! Прекрасно! Даже Вера Холодная вам не конкурентка!», – кричал восторженно влюблённый Абраша.