“А ведь, по сути, – размышлял землянин, продолжая прогулку с мэром, – этот сад сам по себе является плодом развития муслинской цивилизации и их традиций. Чудные они, эти муслины, странные... Одно только предложение мэра прогуляться по кладбищу выглядит, мягко говоря, необычным... Хотя это со стороны муслины кажутся странными, а с их точки зрения всё логично и привычно. Надо только постараться понять их логику и не делать поспешных выводов. Вот Улиту хорошо, у него все вокруг варвары и дегенераты, один он знаток искусств и сын писателя”.
– А как возник обычай выращивать цветы и деревья на пепле умерших?
– Так было всегда. Если верить сказаниям, так поступали и наши прародители, поднявшиеся из земных недр, – сказал Трощ. – Боги сказали им, что пепел самых достойных должен давать жизнь деревьям. Пепел тех, кто прожил обычную жизнь – цветам. Тела же тех, кто принёс больше вреда, чем пользы, зарывайте в землю и скармливайте червям, а червей ешьте сами. Уважаемый Верум, а на Земле самых достойных сжигают?
– Не обязательно, – уклончиво ответил Верум. – Любой может заранее исписать бумагу, в которой и укажет, что делать с его телом: сжечь, закопать или ещё чего.
Трощ с Верумом вернулись к зелёной “котлете”, и горовождь велел шофёру ехать к Ярмарочной поляне, где велись приготовления к Фермерской ярмарке.
К тому времени рабочий день завершился и поляна пустовала. Среди рядов свежесколоченных ларей и скоплений палаток возвышалась большая, но недостроенная конструкция, что-то вроде длинной трассы.
Из крайнего ларя высунулась зелёная голова. Заметив мэра с землянином, она на несколько секунд вперилась в них, осмысливая увиденное, и пропала. Толкаясь и шушукаясь, из домика вышли трое. Один держал подмышкой тряпичный свёрток. Все трое шли нетвёрдой походкой, склонной к запутыванию следов и витиеватому движению ног. Трио отличалось неестественно серьёзными физиономиями и острым запахом забродивших поганок. Свёрток характерно булькал.
– Славных ночей! – расстроенными голосами вразнобой поздоровались рабочие.
– Так, – нахмурился Трощ, хотел почесать подбородок, но передумал и вместо чесанья потеребил пуговицу на огромном своём животе. – Решили, значит, после рабочего дня выпить на рабочей же территории?
– Да, горовождь, – сказал обладатель свёртка, выборочно растягивая гласные, – мы немного решили... У Волькерна доча родилась.
“Похоже, пьяницы везде одинаковы”, – подумал Верум.
– Что-что вы решили? – с отеческим добродушием переспросил мэр, поглаживая пуговицу. – И на рабочей территории? Напились бы, подрались, порушили что-нибудь. И головы бы себе обязательно проломили, а Ярмарочная поляна ещё не обустроена, беговая конструкция не приготовлена. Кто обустраивать-то будет, строить кто будет с проломленными головами? Я что ли? А у нас, между прочим, в городе важные земляне обитают, а вы тут ешьчи пьёте.
– Так мы немножечко, горовождь, немножечко, доча-то маленькая, только родилась, – лебезил муслин, между тем понемногу перемещая свёрток за спину.
– И сразу прятать, – укоризненно заметил вождь, – и сразу прятать. А ведь, Плимач, я тебя знаю. И отца твоего знаю. Он у меня на ферме круга три отработал... И матушку твою знавал. У вас вся семья такая. Вечно вы прячете что-нибудь. А ну разворачивай, показывай, что там у тебя в тряпицу завёрнуто. Не люблю я, когда прячут.
Приятель Плимача, не сдержавшись, пьяно хихикнул.
– А тебя как звать? – спросил Трощ.
– А я и есть Волькерн, – горделиво ответил муслин.
– Зачинщик, значит? – усмехнулся Трощ.
– Значит, – согласился Волькерн.
Плимач раскрыл свёрток, оголив большую, заткнутую пробкой стеклянную бутыль с мутно-коричневой жидкостью. Мэр подозвал солдата и приказал отнести бутыль в его, Троща, дом.
– Вот, Волькерн, – назидательно сказал Трощ, – а твоя дочь подрастёт, сама сможет выпить и… идите домой спать. Завтра на работу, а у вас яма для оркестра не готова. Идите, идите... увижу в городе, пальцы отрежу.
И троица, вразнобой поклонившись, побрела прочь.
– Мне бы ещё научиться туристов заманивать, – умиротворённо произнёс Трощ.
Не забыл горовождь и про закрытую огнекаменную шахту. Благодаря этому месторождению Гимгилимы достигли сегодняшнего уровня развития. Вход в истощившуюся шахту завалили после того, как двое детей, брат с сестрой, зашли в неё и не вышли.