Хорошо, что мы никуда не спешили, очередь была гигантская, наверх устремилась целая куча народу — японцы, немцы, итальянцы, китайцы — жители всех стран мира, кроме Франции; негры, торгующие буклетами, болтали по-английски: hello, you want, ten francs, ten francs [10]. Мари-Пьер была возбуждена, снизу башня казалась очень высокой, выше, чем издали, это понимаешь, только подойдя вплотную, я купил два билета — уже сто франков, а если учесть прибыль от магазинчиков со всякой дребеденью, голодуха им явно не грозит.
Очередь медленно продвигалась, вместе с ней и мы, нас сжимало с силой не знаю, во сколько паскалей, но куда было деваться; две американки считали деньги, у них было не меньше штуки, та, что держала кошелек, достала билеты, спросила что-то у подруги, ее большой рюкзак был распахнут, и, проходя через турникет, она кинула кошелек внутрь. Нас впихнули в лифт, сдавив посильнее, чем в метро в час пик, кабинка тронулась, Мари-Пьер отметила, как красиво смотрятся тросы на фоне ажурных конструкций, во время подъема я сжал ее в объятьях и поцеловал, машины на мосту Трокадеро под нами казались игрушечными.
На одиннадцатой площадке мы сделали пересадку, на самый верх шел другой лифт; я согласился на это только ради нее, мне было скучно, а тут еще мужик, стоящий впереди, завязал разговор, — какой-то поляк, живущий в Париже пятнадцать лет, архитектор, к нему впервые приехала в гости матушка, и он повел ее на Эйфелеву башню. Редко встретишь здесь парижанина, рассуждал он, я уверен, что процент жителей столицы среди посетителей башни ничтожен. Он носил маленькую бородку и очки, выглядел стильно; а вы знаете, говорит, что при возведении башня возбуждала сплошь негативное; враждебное отношение, стройку даже называли про́клятой и утверждали, что рабочих якобы ждет неминуемая гибель? Мари-Пьер слушала внимательно, кивала — кажется, я смотрела про это передачу по телеку, — он продолжал, довольно увлекательно, эксклюзивная лекция для нас двоих, сначала — об архитектуре и градостроительстве, это как раз по его части, да и насчет башни он был подкован.
— Самое парадоксальное в ее истории — это эволюция отношения к башне с течением времени: рожденная в позоре, сегодня она стала гордостью французов, даже завзятых ее ненавистников.
Мы были на самой верхотуре, он увязался за нами на площадку с видом на мост Трокадеро, вокруг раскинулась панорама Парижа, он говорил с забавным акцентом и немного смахивал на русского шпиона.
— Как вы думаете, зачем все эти люди поднялись сюда, на триста тридцать метров от земли?
Он поднял указательный палец и ждал ответа; черт, да откуда я знаю!
— Чтобы посмотреть башню, — рискнула Мари-Пьер.
Он аж подпрыгнул: да, конечно, но что заставляет их выкладывать каждый день по пятьдесят франков, наверняка тут другая причина. Он возбужденно дышал, раздувая ноздри: люди приходят сюда в поисках Вечности — за линзами очков его глаза казались огромными, мамаша кивала, не понимая ни слова, — на самом деле они хотят; прикоснуться к Вечности.
Я размышлял над его словами, а на площадке продолжалось броуновское движение, тут наверху делать было особо нечего, разве что толкаться в очереди.
Я понял, о чем он толковал, убедительная теория: глядя отсюда на Париж, испытываешь какое-то необыкновенное чувство, только я не мог бы выразить его словами.
Он поглаживал кончиками пальцев металлическую опору, в его взгляде сквозила печаль.
— Злобная чернь, тебе потребовалось больше полувека, чтобы принять очевидное и признать шедевр, я презираю и жалею тебя.
Он открыл мне глаза: наша Эйфелева башня — единственная в своем роде, она — доказательство, что надо всегда стоять на своем и ни в коем случае не уступать мнению большинства. Несмотря на чудаковатое поведение, он был прав, я поддерживал его позицию, ведь миллионы людей не имеют никакого влияния именно потому, что их принято считать безликой массой, — в общем, не стоит зависеть от мнения толпы.
— Возьмите, — он вытащил что-то из кармана. — Если захотите, я всегда рад пообщаться с открытыми, духовно развитыми людьми.
Время вышло, пора была спускаться. На визитной карточке, которую он мне вручил, золотом было выведено его имя: Александр Драган, архитектор высшей категории, дальше адрес и телефон. Вы не стесняйтесь, повторил он, когда мы втиснулись в лифт, звоните в любое время, — думаю, тут сыграли свою роль чары Мари-Пьер. Спускаясь, мы поделились впечатлениями, ей он тоже понравился, по крайней мере ему есть что сказать, он приятен в общений и очень умен.