Он не сводил с меня глаз.
— И вы их, конечно, не знаете, никогда не видели и сами наркотиками не балуетесь?
Я так и сел; вы сказали, наркотики, с чего вы взяли, что я имею к этому отношение? Тут в дверь заглянул другой легавый и показал на меня пальцем: это тот самый фрукт, который нажаловался мэру? Да, говорит Фома неверующий, наш приятель с большими связями; может статься, он и с президентом на «ты», добавил второй, жаль, что нас никто не предупредил, а то как бы не дать маху.
— Погодите, — вмешался я, — не звонил я ни мэру, ни президенту, на меня напали!
Но они мне явно не верили. Вы признаете хотя бы, что ситуация, когда к человеку ни с того ни с сего врываются два бандита с охотничьим ружьем, довольно странная, для такого визита должна быть причина, не правда ли?
— У вас есть видеомагнитофон?
Они уставились на меня в полном изумлении.
— Что?
— Видеомагнитофон, я покажу вам одну запись.
И я помахал кассетой.
— Думаю, вам станет ясна причина нападения, которому я подвергся.
Пройдоха повертел в руках мою кассету.
— У нас тут нет ни видаков, ни саун, ни комнат отдыха с бильярдом, здесь, между прочим, комиссариат, а мэр пока не собирается выделять средства на аппаратуру.
Все это было довольно странно, он разговаривал со мной очень недоброжелательно, в какой-то момент я даже подумал, что сейчас он наденет на меня наручники или посадит в камеру, но он ограничился презрительным движением плеч, мол, ишь чего захотел, может, еще и джакузи?
— Меня недавно показывали по телевизору, думаю, они решились на ограбление, посмотрев передачу.
Снова вошел второй, какое-то время находившийся в соседнем кабинете.
— Ну, что он говорит?
Фома неверующий оттянул двумя пальцами воротник рубашки.
— Господин хороший принимал участие в телешоу и на всякий случай снял злодеев на камеру.
Тот явно заинтересовался.
— Вы их опознали, видели среди зрителей?
Я покачал годовой, они меня доведут.
— Да нет, вот, взгляните.
Я показал им «Курьер пикар».
—Я директор весьма успешной компании, мое имя стало часто мелькать, вполне вероятно, что эти ребята следили за мной с момента моего первого выступления.
Фараоны глядели на меня с таким выражением, будто ушам своим не верили.
— Так они были среди публики или нет?
— Не надо, — сказал второй, — господин набивает себе цену, и напрасно, на меня это не действует.
— Ну ладно, — заключил Фома, — хватит болтать, будем снимать показания.
Когда я выбрался на улицу, у меня подрагивали ноги, а голова была свинцовая, мы расстались весьма прохладно, под конец зашел тот сопляк; что был вчера у дома, и безапелляционно заявил: мы точно знаем, здесь пахнет наркотиками, напрасно вы пытаетесь усыпить наше внимание, любой торговец рано или поздно попадается, исключений не бывает, учтите.
Снова пошел дождь, со мной была видеокассета с двумя интервью, «Курьер пикар» и ревю, которые ни фига не пригодились, теперь-то я понимал, что все это чушь собачья; без особой причины я направился в сторону леса, ветер дул все сильнее, плохая погода превращалась в бурное ненастье, дорога была пустынна, я остановился под деревьями и, глядя на струи, текущие по ветровому стеклу, погрузился в размышления.
У меня были серьезные нелады с мотивацией. И с воодушевлением. Дело в том, что я утратил и то, и другое; в день, когда я «возродился», а потом меня чуть не убили, в моей душе произошло нечто не поддающееся анализу, нечто странное, непонятное, и это отражалось на всем. Снаружи погода все свирепела, я подумал, что пора выходить на новый виток, но сразу же вслед за этой мыслью у меня в голове возник чужой голос: да, конечно, нет проблем, — мелодичный такой голос, как у Штрумфа [60]; на землю опускалась тьма, слегка примятый кустарник, истерзанный порывами ветра и ливнем, смахивал на непроходимые и в то же время чертовски живописные джунгли, и вдруг меня охватило омерзительное ощущение, как тогда в Каре-Мариньи при виде старух, лопающих мороженое, такое же ощущение краха.