И свобода относительная. К мисс Мэннинг я пока привязана договором, поэтому заниматься тем, чем хочу, не могу, даже оборачиваться в ближайшее время придется только за закрытыми дверями и под кучей защит. Не дай бог, учует кто-то! Вон как Песцов подозрительно водит носом. Или это оттого, что воздух здесь уже спертый? Невыносимо хотелось выбраться наружу: в возке было душно, жарко и все пропахло тяжелыми духами мисс Мэннинг, которые здорово били по обострившемуся обонянию.
– Что-то вы, Анна Дмитриевна, приуныли, – внезапно сказал Песцов.
– Скучно, – пояснила я, недоумевая, чего ему от меня понадобилось. – Я ничем не занята, а пейзаж однообразный.
Мисс Мэннинг и ее горничная переводили взгляд с меня на Песцова. Певичка казалась удивленной. Наверняка тем, что в ее присутствии говорят не с ней, да еще и на языке, ей непонятном.
– Дмитрий, о чем вы говорите? – не выдержала она.
– Спросил у вашей переводчицы, почему ее лицо напоминает прокисшее тесто, – рассмеялся Песцов. – Она ответила, что не привыкла сидеть без дела.
– Пусть не переживает. Еще успеет охрипнуть, – успокоенно сказала мисс Мэннинг. – Не обижайте Анну, пожалуйста. Если она из-за вас уйдет, я тоже уеду, имейте в виду.
– Филиппа, только не говорите, что вы успели к ней привязаться, – удивился Песцов.
– Я не хочу остаться без переводчика посреди бескрайних снегов, – капризно сказала мисс Мэннинг. – Это вам хорошо, Дмитрий, а у меня второго облика нет.
Она величественно поправила меха на плечах, отчего я сразу почувствовала ущербность своих. Нет, мои выглядели прилично. Но только пока рядом с ними не оказывались роскошные меха мисс Мэннинг, которые никто не подвергал усиленной чистке. Следить-то за ними наверняка следили: горничная выглядела аккуратной и исполнительной и даже в дороге не сводила глаз с хозяйки – вдруг той что-то понадобится.
– Очень жаль, уверен, он был бы не менее прекрасен, чем первый, – галантно сказал Песцов, опять, к моей радости, полностью переключаясь на мисс Мэннинг. – Вы бесподобны, Филиппа. Вы были бы райской птицей.
Она благосклонно кивнула, и Песцов принялся разливаться соловьем, более не обращая на меня внимания. Меня это ни капельки не огорчило. Чем меньше мне уделяют внимания – тем меньше вероятность разоблачения. Я и без того нервно сжималась при веселом перезвоне колокольчиков на дугах проезжавших мимо саней. На машинах, видимо, на такие расстояния зимой ездить не рисковали – за всю поездку не встретилось ни одной, хотя дорога была достаточно оживлена и нам постоянно кто-то встречался.
Ехали мы долго, с остановками и чаем на постоялых дворах, поэтому в конечный пункт прибыли совсем поздно. Чувствовала я себя так, словно лично тащила возок всю дорогу. В голове звенело от непрекращающегося щебета мисс Мэннинг. Похоже, не только у меня. Песцов выглядел не таким счастливым, как в начале нашего путешествия, и потряхивал ушами, когда немного забывался, словно очень громкие звуки туда не только проникли, но и зацепились и теперь причиняли если не боль, то сильное неудобство. Что ж, искусство требует жертв. Кто сказал, что не от него?
– Ужасная дорога, – простонала мисс Мэннинг в довольно большом гостиничном холле, где к нам бросились сразу несколько служащих в униформе, подхвативших ее багаж. Свой саквояж я не выпускала из рук и не доверила бы его никому. – Не могу дождаться, когда наконец доберусь до кровати.
– Филиппа, а ужин? – не слишком настойчиво напомнил Песцов. – Нельзя ложиться спать на голодный желудок. Ваша красота пострадает.
– Закажу в номер что-нибудь, – капризно сказала мисс Мэннинг. – Я за сегодня уже насиделась. Мне нужно лечь. Лечь, закрыть глаза и поспать. Иначе завтра у меня будет жуткая мигрень.
– Дорогая, неужели мне придется ужинать в одиночестве? – с фальшивой грустью спросил Песцов.