Гульча перестала считать на двадцатой смене блюд, а их все несли: свиные уши, вымоченные в кислой ежевике, поджаренную печень кабанчика с лесными грушами, турьи языки в муравьином соку… Пещерник постепенно ожил, начал пробовать основательнее. Гульча не удержалась, отщипнула чего-то неслыханно сочного, духмяного, с опасением положила на язык, и там сразу растаяло нежно. Она непроизвольно сглотнула, чувствуя, что живот вот-вот лопнет. Пещерник ел уже вовсю, чавкал, брал еду руками. Жирный сок тек по толстым пальцам, губы блестели. Она возненавидела его – не предупредил, теперь вот жрет, а она только смотрит!
Храбр часто поднимал кубок, пили здравицу за воинские подвиги, за Перуна и его воинов. За столом было шумно, с Храбром пировали самые свирепые воины и самые отличившиеся.
В зал зашел воин, на сапогах тина, к мокрой одежде прилипли листья. Оставляя ошметки грязи, он прошел через просторную горницу прямо к столу, бросил на стол перед Храбром связку стрел. Храбр вопросительно поднял брови. Воин наклонился к его уху, что-то прошептал.
Храбр выслушал, кивнул воину на дальний конец стола. Олег и Гульча с беспокойством посматривали на вождя. Тот наполнил кубок, выпрямился во весь рост, кольца на поясе громко звякнули.
– Воины Перуна! – прокричал он зычным голосом. – Пусть не скажут в соседних племенах, что мы не учтивы к чужим… Ха-ха!.. Вот сегодня святой пещерник, пробираясь ночью через лес со своей послушницей, в темноте нечаянно обронил свои стрелы. Наши воины полдня лазали по кустам, но собрали все до единой! Я возвращаю их святому человеку и говорю, что ни одну не уронил зря, ха-ха! Только двоих Кабан успел застать живыми, ха-ха… Возвращаю тебе твои стрелы, святой человек!
Он потянулся через стол, положил связку перед Олегом. Один из старых воинов покачал головой, сказал недоверчиво:
– В полной темноте… четырнадцать стрел!.. И два промаха?.. Нам бы такие промахи…
Гульча ответила громким сердитым голосом, который прорезал шум и гам:
– А что ты хотел?.. Своими стрелами он бы не промахнулся. Эти были не его, а дураков, которые гнались за нами!
Храбр внезапно шумно фыркнул в кубок, пиво выплеснулось на стол. Он захлебнулся от смеха:
– Стрелы тиверские?.. А хозяину небось сломали шею?
Гульча сказала сердито:
– Кому шею, а кому спину!.. Нам делать нечего, как запоминать.
Теперь уже хохотали все воины, взревывали от восторга, хлопали ладонями по коленям, стучали рукоятями ножей. Храбр хохотал, запрокинув голову. В палаты, привлеченные шумом, заглянули повара, заулыбались с облегчением, исчезли.
Олег сказал смиренно:
– У нас важное дело. И срочное. Я хотел бы выехать завтра на рассвете.
Он украдкой осмотрел суровые лица, испещренные шрамами. В их жестоких глазах сейчас пляшет смех. Но рашкинцы – самые лютые, самые жестокие…
Храбр сказал успокаивающе:
– Святой пещерник, только свистни!.. Ты принес нам удачу – восемнадцать дураков с их мечами, кольчугами, шлемами. На обменном торге за хороший меч дают пять хороших коней. Или сорок коров. Кстати, мы захватили их коней тоже – у тиверцев кони хорошие!
Олег кивнул: даже плохая лошадь стоит пять волов, а хороший боевой конь потянет на целое стадо. Тиверцы славились конями, к тому же были хорошими оружейниками. В погоню за ним отрядились в полном вооружении, взяли лучших коней и лучшее оружие, не пожалели. Вот только на свою беду догнали уже на чужой земле.
Старый воин, что сидел рядом с Гульчей, предложил:
– Я подберу настоящие длинные стрелы. Нашенские! Мы чтим стрелков, они тоже угодны Перуну.
Другой добавил негромко:
– Я подберу коней.
Храбр подмигнул Олегу одобряюще:
– Им можно верить, святой волхв. Один лучший стрелок, а другой коней понимает лучше, чем людей.
Олег спросил осторожно:
– А для моей послушницы?
Он ощутил, как напряглась девушка, дыхание ее остановилось. Храбр отхлебнул из кубка, сыто рыгнул, обнадеживающе пробурчал:
– Не знаю. Пусть сама поглядит. Каких коней выберет, тех и отдам. Одного под седло, троих в запас. Подойдет?
Олег медленно наклонил голову, пряча радость:
– Еще бы! В конях она разбирается. В людях неважно, зато в конях…
Старый воин довольно взревел, толкнул Гульчу в бок огромным кулаком:
– А что люди? Тьфу!.. Вот кони – да!
Гульча ответила с вызовом, глядя на Олега:
– Конечно, лошади намного лучше, чем некоторые люди. Мы завтра посмотрим с утра. Седла с потниками?
– Есть скифские, меровингские, каролингские, но лучше нашенские, переделанные для местных коней. У франков кони мелковаты, у тевтов тяжелы, вот у тиверцев и рослые, и быстрые, и выносливые!
Они углубились в детали, Олег дальше не слушал. Гридни вереницей вносили сладкое, Олег все еще пробовал, но перестал указывать на мешок. По обычаю рашкинцев понравившееся блюдо можно было взять с собой, многие принесли мешки из непромокаемой кожи. Пещернику гридни без его напоминания складывали не самое лакомое, а пригодное для дальней дороги.
Лишь за полночь ушел Олег с пира. Им постелили роскошную постель, мягкие шкуры и меха лежали в десять слоев, подушки были из тончайшего пуха.
Похоже, Храбр мало верил в святость пещерника – второй постели не оказалось вовсе. Гульча скользнула под шкуру первой и замерла в ожидании, но пока Олег снимал сапоги, расстегивал пряжки, развешивал по стенам ножи, пояс, она… заснула, измученная такими событиями дня.
Проснулась, сразу ощутила стыд и злость на себя, торопливо протянула руку – рядом еще тепло, но самого пещерника не оказалось. За стеной ржали кони, слышались голоса. В раскрытое окно светило яркое солнце.
Храбр сам заботливо проверил мешки, копыта лошадей. Они выехали на своих конях: Олег на огромном белоснежном жеребце, Гульча на вороном. Оказывается, тиверцы подобрали их, идя по следу беглецов, привели в руки рашкинцев. В запас Гульче дали двух рослых коней под расшитыми чепраками, в изукрашенной узде, а в гриву вплели цветные ленты. Олег косился, хмыкал: рашкинцы считали ее свирепой поляницей, но не забывали, что она красивая женщина, под которой и конь должен быть красивым.
Десять воинов сопровождали их до граничных холмов. Когда они остались позади – холмы и воины, Гульча проговорила тихонько:
– Я не верила, что уберемся целыми… Каждый миг чего-то опасалась!
– Я тоже, – признался Олег.
Гульча искоса оглянулась, но рашкинцы уже повернули коней, исчезли за деревьями.
– Хорошо я подыгрывала?
– Умница, – подхватил Олег. – Искусная притворщица.
Они поехали молча. Гульчачак косилась на пещерника, стараясь угадать: похвала или издевка? Он ехал неподвижный, суровый, невозмутимый. Ей хотелось залезть к нему вовнутрь, прочувствовать его, понять, чего он хочет, чем живет.
Олег повернул к девушке голову, его глаза смотрели с симпатией, понимающе. Гульча вспыхнула:
– Все равно ты толстокожий!
– Не пришло время тонкошкурых, – ответил он мрачно. – Жестокий мир сотворили боги.
– Почему?
Олег двинул плечами:
– Какой сумели. Мы, люди, должны сделать лучше. Нам жить, не богам.
– Сумеем?
Он улыбнулся краешком губ с таким превосходством, что она в очередной раз возненавидела его.
– Он уже намного лучше… Люди сделали.
– Тебе виднее, – сказала она язвительно. – Ты видел времена похуже. По тебе это хорошо заметно.
Олег мягко улыбнулся, и девушка готова была его убить за эту улыбку.
Подъезжая к излучине, он ожидал издалека увидеть тонкую березку, ту самую березку Славена. Отчетливо помнил тот поздний вечер: Славен вкопал ее на этом крутом берегу, тогда здесь еще текла пересыхающая речушка, желтые листья устилали землю, красный шар Подателя Жизни висел над виднокраем, в небе тянулись стаи, уходя от наступающей зимы. Славен притоптал землю вокруг березки, отошел на шаг, сказал, любуясь: «Древние рекли, что мужчина должен выполнить три дела: родить сына, построить дом и посадить дерево. Дерево я посадил, очередь за домом и сыновьями».