На поясе Рудого висели короткие ножи с утяжеленными лезвиями, баклажка и калиточка. Штаны у него были из искусно выделанной кожи, даже сапоги отличались тонкой работой. На поясе висел кривой хазарский меч – с расширенным к концу лезвием, на голубом булате при ярком свете можно было различить затейливые древние знаки. Меч висел в подогнанных ножнах, скромно украшенных, лишь выглядывала рифленая рукоять. Олегу только однажды достаточно было взглянуть на нее, чтобы увидеть, как умело сбалансирована и что за синеватые искорки на лезвии: саблю, так на Востоке называли хазарский меч, согни в кольцо – не сломится, отточенное лезвие рассечет подушку, поставленную стоймя, а брошенный на лезвие волос распадется на две половинки…
К полудню Олег заметил возделанные поля, чуть позже – приземистые хатки. Оставив отряд в лесу, он зашел в весь с Гульчей, отыскал зажиточного хозяина, купил двух быстрых коней.
– Если будут расспрашивать о нас, – объяснил он Гульче, – то узнают лишь, что мужик с чернявым ребенком купил двух коней. Двое, а не шестеро.
– Тебя и без оберегов признают за пещерника, – возразила Гульча. – Что-то в тебе есть от волхва… А меня уж точно не признают за ребенка!
– Не признают, – согласился Олег. – В этом плаще ты похожа на снопик!
Когда вернулись, Асмунд нахмурился, явно боролся с желанием пересчитать оставшиеся монеты в калитке князя. Рудый поинтересовался:
– Зачем в селение входили с востока, а вышли с запада?
– Сам подумай.
На привале Олег отрешенно теребил обереги, кончиками пальцев касался вырезанных фигурок, прислушивался к голосу души, которая все видит и все знает. Рюрик ловко рубил толстые хворостины, бросал в кучу – будет хороший костер, а Рудый и Асмунд распаковывали суму с едой. Внезапно Рудый беспокойно оглянулся на Олега, сказал вполголоса Асмунду:
– Слушай, мы не подумали о святом пещернике… Он не будет есть нашу еду!
– А что ему надо?
– Пещерники кормятся медом и акридами. Это такие крупные кобылки, на юге их зовут кониками, на западе – грасхопами…
– Кузнечики, что ли? – удивился Асмунд. Он оглянулся на Олега. – Не хотел бы я быть пещерником… Это ж сколько надо сожрать, чтобы не околеть! А он не такой уж тощий.
– Надо наловить ему кузнечиков, – предложил Рудый. Глаза его хитро блестели. Он с сомнением оглядел грузного Асмунда, вздохнул. – Ты иди от поляны направо, а я налево. Мешок возьми! Сам говорил, что их надо много.
Асмунд с несчастным видом смотрел на мешок, на зеленую траву. Кузнечики кое-где прыгали, но мелкие – с ноготь, не крупнее. Да и прыгали шустро.
Рудый подумал, сказал сожалеюще:
– Нет, лучше лови улиток. Кузнечики не по тебе. А улитку, если она зазевается, схватить сумеешь. Подкрадывайся к ней, подкрадывайся, потом ха-а-ап! Обеими руками. И держи крепче, а то вырвется.
– Улитка? – спросил Асмунд непонимающе.
– Или убежит, если не сумеешь схватить сразу.
– Улитка? – переспросил Асмунд удивленно. – Она же еле ползает!
– А ты? – удивился Рудый.
Асмунд выронил мешок, его кулаки начали сжиматься. Глаза сузились, он начал медленно багроветь, задышал чаще. Умила, уложив ребенка, сказала Рудому неодобрительно:
– Когда-нибудь он свернет тебе шею. И будет прав.
– Ну, до этого еще далеко, – ответил Рудый бодро. – Он же из племени дубичей, а они в драку сразу не бросаются. Сперва разогреваются руганью, угрозами, рвут на себе рубахи, выкатывают глаза, орут, стервенеют…
Асмунд, о котором Рудый говорил как об отсутствующем, задышал чаще, рванул на груди рубаху, сказал свирепым голосом:
– Пусть на мне Ящер воду возит всю оставшуюся жизнь, если я не раздеру тебя, как жабу, на две половинки…
– Видите, княгиня? – указал Рудый. – До захода солнца он приступит к рукоприкладству.
– Но что от тебя останется тогда? – полюбопытствовала Умила.
– Ну, – протянул Рудый, – разве можно так далеко заглядывать? До полночи целая вечность. Я думаю, даже вещий пещерник так далеко не видит будущее. Жизнь полна неожиданностей.
Он деловито выкладывал на траву ломти мяса, завернутого в широкие листья, рыбу, пышный каравай хлеба, куски запеченного лебедя. Просиял, стукнул ладонью по лбу:
– Вот первая неожиданность! Пещерник ведь трапезовал у князя. Полкабана умял, как сейчас помню, даже хмельным медом не брезговал! Понял, Асмунд? Кузнечиков ловить не надо. Пусть цвиринчат. И улиток не надо.
Асмунд оборвал ругань, глядя на Рудого вопросительно. Тот искоса подмигнул Умиле, его улыбка была хитрой. Умила отвернулась – было жаль честного доверчивого Асмунда.
Поужинав, усталая Умила сразу заснула. Олег сидел спиной к огню, всматриваясь в темноту. Асмунд шаркал камнем по лезвию меча, любовно трогая ногтем. Рюрик дремал, обняв одной рукой Умилу. Рудый подкладывал прутики в огонь, рассказывал вдохновенно:
– Зря ты, Асмунд, не веришь в чудеса… Когда я был маленьким, помню, однажды к нам пришел святой пещерник… Осмотрелся печально, говорит: «Вечером хата сгорит…» Мои родители испугались, в ноги кинулись, умоляют: «Святой пещерник, возьмите в хате все, что хотите, заберите и корову, только спасите хату, зима подходит». Пещерник подумал, ответил: «Постараюсь помочь». И что же вы думаете, случилось чудо – хата не загорелась!
Рюрик едва сдерживал улыбку: Рудый рассказывал с абсолютно строгим лицом, в нужных местах глаза его удивленно расширялись, брови взлетали, а челюсть отвисала по шестую застежку. Асмунд кашлянул, сказал с неловкостью:
– Конечно, это чудо… Но я не говорил, что чудес нету вовсе, просто самому видеть не приходилось. А вообще-то интересно было бы заглянуть в грядущее…
– И увидеть себя в срубе? – ахнул Рудый. – Опомнись!
– Ну… Почему обязательно в срубе?.. А ты разве не хотел бы увидеть свое грядущее?
– Я не такой дурак, – ответил Рудый искренне. – Я только надеюсь, но видеть не хочу!
Утром Олег разбудил всех, когда небо едва посветлело. Озябшие путники наскоро перекусили, теснясь у костра. Асмунд оседлал коней, спеша и толкаясь, выехали на дорогу.
Олег ехал впереди, настороженно вслушивался и всматривался. Гульча держалась рядом, косилась на пещерника. Ей казалось, что она чувствует, как его мысль ощупывает лежащие далеко впереди заросли, заглядывает в овраги. Иногда что-то темное, как его дыхание, проникало в ее душу, и она бросала на него испытующий взгляд. Пещерник смотрел вперед, лицо его было непроницаемым.
Асмунд ехал рядом с Умилой. Рудый, напротив, часто плелся в хвосте, слезал, прикладывал ухо к земле. Нос его дергался, ноздри жадно раздувались, словно чуяли запах пива или хмельного меда.
– Все время что-то чудится, слышится, – пожаловался он Асмунду. – Какой я пугливый, правда? С чего бы?
– Лучше переосторожничать, – успокоил его Асмунд. – Что-нибудь слышал?
– Червяк грыз корни, – ответил Рудый. – Но разговаривать с набитым ртом отказался. Сказано, червяк! Да и вообще с ними говорить трудно, тугодумные слишком…
– Рудый, – сказал Асмунд предостерегающе. – Заткнись.
– Княгиня, – сказал Рудый обиженно, – он сам спросил меня! А теперь лается.
Умила повела на него синими очами, покачала головой:
– Ой, Рудый… Я не знаю худшего человека, чем ты.
Рудый довольно заулыбался:
– Я знаю. Потому и держусь к вам с князем поближе. Вон Асмунд уже раздувается, вот-вот брызнет семенами… Лучше догоню святого человека, поговорим о богоугодных делах.
Они проехали через долину, где трава была коням по колено, лишь к полудню достигли снова леса – редкого, с низкими перекрученными ветвями. На опушке спугнули стадо свиней, те долго не обращали внимания на всадников, наконец неохотно сдвинулись с дороги. Рыла с треском вспахивали землю, обрывая корни деревьев, на зубах звучно лопались блестящие желуди. Асмунд не выдержал, сорвал с крюка на седле лук, прицелился.