Никогда обо мне никто, ни люди, ни боги,
Так не пекся, как ты, Эфир! И разве впервые
Мать, объятья свои раскрыв, меня накормила?
Первый обнял меня ты, отче, нектаром насытил
И священный свой дух вдохнул в растущее сердце.
Не сполна от земли земные кормятся чада,
Но напитком твоим небесным полнятся, отче!
И как вечно свои дары льет рог изобилья,
Веет пылкий твой ветр сквозь поры трепетной жизни.
Потому и ликуют земные чада, и к небу,
Неустанно борясь, стремятся в собственном росте.
Сладостный! Разве не твой мед пьют очи растений?
Тянет ли не к тебе промерзшие пальцы кустарник?
И свой твердый покров разрывает зарытое семя,
Животворным твоим теплом мечтая омыться.
Снег слетает с ветвей подобно груде лохмотьев,
Прыгают рыбы вверх над яркой гладью потока,
Ибо ждут и они, наскучавшись в своей колыбели,
Щедрой ласки твоей... Вот и благородные звери
В буйном беге почти летят, объяты любовью,
Той, что каждый их шаг к тебе стремит и вздымает.
Вот, подобный клинку распрямившейся в воздухе стали,
Бремя грешной земли отвергает конь горделивый.
Словно в шутку, олень копытом трогает травы,
Прочь стремясь, а коли встретит ручей шаловливый,
Легче ветра над ним скользнет — и как не бывало!
Но любимцы Эфира — лишь вы, о вольные птицы!
Сладко жить вам и петь в отцовских вечных палатах:
Места хватит на всех... И не обозначены тропы
В этом доме, открытом всем, большим или малым.
Звонкой стайкой вьетесь вы надо мной и маните сердце
Чудом вырваться к вам, подобен родине светлой
Ваш приветливый мир... И я на снежные Альпы
Смог подняться б, и с них взлететь, влекомый орлами,
Из неволи своей земной в обитель Эфира
Так, как древле взлетел с орлом к Олимпу счастливец.
Зло и слепо мечемся мы внизу; подобно заблудшим
Виноградным лозам, лишенным выхода к небу,
На земле мы ищем себе опору с возрастом, с ростом
Расползаемся мы по свету, отче, но тщетно,
Ибо гонит нас страсть к садам и кущам Эфира.
Лишь воля волн покоряет нас, лазурная нива
Насыщает, и с дерзким пока играет стихия
Килем, радуется душа священной силе Нерея.
Но тесны и моря, если рядом есть ширь океана,
Тех пушинок — валов колыбель... О, кто бы направил
К золотым твоим берегам скитальческий парус!
И когда загляжусь я в туманные дали, тоскуя,
Вновь приснятся мне волны, обнявшие берег чужой,
То приди мне навстречу по кронам цветущих деревьев
С легким шумом, Эфир! И утешь страдающий дух мой,
Чтобы снова я жил, тих и счастлив, с цветами земли
«...и по вечному кругу...»[204]
...и по вечному кругу
С тихой своей улыбкой шли в славе вожди
Мира: солнце, луна и звезды. И всполохи — молний
Дети твои, о миг! — дивно играли вокруг нас.
Но в глубинах сознанья, двойник держителей неба,
Равный им в славе, всходил вечный бог нашей любви.
И, как легкий эфир, вихрил он кроткую душу
Так, что, дыханьем весны преполнясь, она
Быстрой плескала струей прочь, в море полдневного света,
В кровь вечерней зари, в теплую ночи волну.
Как свободно жилось нам в этих замкнутых сферах,
На стихиях души кроткий познав идеал,
Беспечально, легко, то к взору взор, то, порою,
В далях мечты, но всегда в светлом единстве своем.
Древо любви и счастья! Как долго мог бы я слушать
Твой немолчный напев, петь возле кроны твоей...
Но кто бродит в тумане? В полях, в платьях как марево? — Девы...
Чует сердце, средь них есть и подруга моя.
Так позволь мне теперь выбрать тропу, что дороже
Кроткому сердцу, искать милый, томительный след,
Но и ты до конца, брате, пребудешь со мною —
В мыслях ли о тебе, образе милой моей.
И, чрез время, когда буду с единственной, с нею
Как же мы жадно войдем вместе под дружеский кров!
Примешь безгневно двоих, ровною сенью одаришь,
Песнь блаженных сердец тихо нам прошелестишь.
К нам иди и смотри на радость; тут свежие ветры
Веют ветвями дубрав,
Словно кудрями в танце, и, как со звончатой лирой
Некий радостный дух,
Так с землей в лучах и дождях играет и небо;
Словно бы нежный спор
О совершенстве струн в бессчетном столпотворенье
Беглые звуки ведут,
Странствуют сумрак и свет в их мелодической смене
По-над обителью гор
Тихо сначала разбужен слезой серебристою неба
Брат небесный, поток,
Но уж ближе оно, вот дарит благой полнотою,
Бывшей в сердце его,
Сень дубрав и поток, и...
...
Зелень нежных дубрав и образ неба в потоке
Смерклись, укрывшись от нас;
И вдали утес одинокий, и хижины в скалах
Словно у чресел его,
И отроги, что вкруг него, подобно ягнятам,
Сбились, цветом кустов,
Словно нежною шерстью, покрыты, тучны от влаги
Горных холодных ручьев,
И за дымкой внизу дол, полный трепетных всходов,
Все деревья в саду,
Равно близость и даль — всё в веселом бегстве смешалось;
Светлый полдень угас.
Но прошумели везде небесной влаги потоки,
И, ясна и юна,
Вновь с потомством своим выходит Земля из купальни.
Радостней и живей
Блещет зелень дубрав, сверкает злато соцветий,
...
Белый, будто бы стадо пастух купает в потоке,
...
вернуться
Опубликовано Ф. Шиллером в «Альманахе муз на 1798 год», который вышел в свет в начале октября 1797 г. Ср. также письмо № 139 и примеч. 92 к письмам. Существуют три рукописных варианта, значительно отклоняющихся от печатного. Два из них содержатся в «Гомбургской тетради ин-кварто» — главном источнике этого периода. В частности, в ней написаны публикуемые нами стихотворения «К Диотиме» («Солнце жизни!..»), «Диотима» («О приди и утешь...»), «К Нойферу» («Братское сердце!..»), «Дубы», «Досуг», «Безмолвные народы спали...», а также предпоследняя редакция «Гипериона».
вернуться
Отрывок, представляющий, видимо, конец оды и относящийся к 1797 г., сохранился, написанный рукой Кристофа Теодора Шваба, в материалах к изданию 1846 г. Впервые опубликовано в 1905 г. Вильгельмом Бёмом в Собрании сочинений Гёльдерлина с заголовком «К дереву». В Собрании сочинений, начатом Хеллингратом, оно публиковалось под названием «К Диотиме». Фрагмент II».
вернуться
Датируется 1797 г., первая публикация — в «Йене и Веймаре», альманахе издательства «Ойген Дидерихс» в Йене на 1908 г.
Единственный случай употребления Гёльдерлином архилоховой строфы (сочетание гекзаметра с половиной пентаметра). Фрагмент обрывается на 33-м стихе. После 15-го стиха пропуск в полторы строки, между 32-м и 33-м, видимо, в одну.