[ШУТНИКИ]
КОРЕНЬ ВСЕХ ЗОЛ[223]
ПИСЬМА[224]
МАУЛЬБРОНН
Из № 23. МАТЕРИ[225]
[Маульбронн, около 10 июня 1788 г.]
Я пробыл в Мангейме до 10 часов утра, в каковое время нанес визит надворному советнику Диллениусу, дядюшке моего Мерклина, где встретил отличный прием. — Потом я вновь пробежался по наилучшим улицам города, осмотрел замок и бастион, и повсюду здесь дворцы, повергающие меня в изумление. Между тем спутники мои приготовились к отъезду, я вскочил в коляску и с неохотой расстался с местом, где мог бы увидеть еще столь много вещей достопримечательных, почерпнуть столько новых идей. Через пять мостов переехали мы, прежде чем оказались на твердой земле; тот, что перекинут через собственно Рейн, неимоверно длинен, и притом на понтонах. Здесь стоят на якорях большие лодки, в ряд одна к другой, а на них уж положен мост. Когда подходят корабли, тут есть такие машины, которыми мост в разных местах раскрывается. Но что более всего привлекло к себе мой взгляд, так это корабли курфюрста, которые стояли у берега. От воды до палубы (то есть не считая того, что внизу) высота с небольшой этаж, а длина фута 24 будет, мачта над палубой возвышалась на большой этаж — а с нее свисало множество концов (канатов)чтобы поднимать и опускать мачту, убирать и ставить паруса. Совсем впереди был домик с зелеными ставнями, а весь корабль вообще был покрашен желтым и красным. Их там было два, совсем одинаковых, только что корабль курфюрстины был немного поменьше, чем самого Теодора (курфюрста)[226].
По прекрасным аллеям въехали мы в Оккерсхайм, где у курфюрстины ее резиденция. И здесь я оказался на том самом постоялом дворе, где долго жил Шиллер, после того как убежал из Штутгарта. Это место для меня свято — и я с большим трудом смог удержаться от слез, которые у меня вызвало восхищение перед гением великого поэта. Про увеселительный дворец курфюрстины ничего, в сущности, сказать не могу: я ничего не видел, просто дома и сады, потому что из головы у меня не шел Шиллер. К полудню приехали мы во Франкенталь. Поевши, отправились сначала в Гегелеву книгопечатню, потом на фарфоровую фабрику, где я в магазине видел прекрасные работы, а оттуда — на шелкоткацкую фабрику, где мне тоже чрезвычайно понравилось, а оттуда — на Канал, очень достопримечательное сооружение. Описывать его Вам здесь я не берусь, потому что и сам получил о нем туманное представление.
В тот же день к вечеру мы опять вернулись в Шпейер — и так я за короткое время посмотрел главные достойные внимания города Пфальца. Завтра еще похожу по Шпейеру<...>
<...>Оттуда пошел я к советнику Бослеру, посмотрел его музыкальный магазин. Мне там очень понравилось. Но поспешу описать Вам предмет более интересный. За утро я более или менее осмотрелся в Шпейере. Поэтому послеобеденное время я хотел провести на лоне природы, чтобы глаз мой насладился видом окрестных мест. Почти целый день кружил я вокруг Шпейера, но не нашел ничего, что бы привлекло к себе особенно мой взгляд. День уже клонился к вечеру, когда я вышел на так называемый Гран (где разгружают товары с кораблей). И я почувствовал себя будто вновь родился перед тем, что представилось моему взору. Мои чувства обострились, сердце забилось сильней, мой дух воспарил к необозримым высотам — глаз был поражен — я не мог понять, что я вижу, — и я стоял там, подобный соляному столбу.
Представьте себе спокойно-величавый Рейн, протянувшийся так далеко, что вверх по течению корабли на нем были едва видны, внизу же он казался голубой стеной, сливаясь с небом, а на том берегу — плотные, глухие леса, а над лесами — в вечерней дымке Гейдельбергские горы, а с краю, ниже — беспредельная равнина — и все исполнено господней благодати — а вокруг меня всё в движении — тут разгружается корабль, там другие отчаливают, и вечерний ветер наполняет раздувающиеся паруса... Глубоко тронутый, отправился я домой и благодарил Бога, что мне дано воспринять то, мимо чего равнодушно спешат тысячи, то ли потому, что предмет им привычен, то ли сердца их заскорузли.
Вечер провел я за кружкой пива в прекрасном расположении духа — люди охотно видели бы меня в своем обществе дольше, это можно было прочесть на их лицах.<...>
223
Ср.: Первое послание апостола Павла Тимофею, VI, 10: «Ибо корень всех зол есть сребролюбие, которому предавшись, некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям». Однако существенней в эпиграмме философский аспект проблемы: критика абсолютного Я Фихте (ср. с. 532 наст. изд.) и философии тождества Шеллинга.
224
Отбирая письма Гёльдерлина для данного издания, мы руководствовались двумя соображениями. Во-первых, эти письма (и отрывки из них) должны составить необходимую параллель Wahrheit к Dichtung романа «Гиперион», во-вторых, они расширят представление русского читателя об эпистолярном наследии поэта (в большинстве это материалы, на русском языке не публиковавшиеся). Вряд ли следует специально комментировать стилистику этих писем, читатель без труда заметит их поразительную современность. Но стоит привести мнение тонкого стилиста Стефана Цвейга, хотя согласиться с ним никак невозможно. «Гёльдерлин затруднен в речи (hat im Sprechen schwere Lippe), его проза в письмах и статьях спотыкается о философские формулы, она неуклюжа в сравнении с божественной легкостью естественной для него стихотворной речи...»
Нумерация писем дана по Большому Штутгартскому изданию (Grosse Stuttgarter Ausgabe. Bd. 6), которое является основополагающим; издание Гюнтера Мита
Публикуемые нами письма относятся к 1792— 1799 гг. Исключение сделано для двух отрывков из письма № 23 и № 42, потому что в них содержатся мысли, важные для понимания «Гипериона».
225
Письмо это начиналось так: «Милая мама! Вот отрывок из моего путевого дневника...» Однако в письме есть целый ряд признаков, позволивших исследователям сделать вывод о том, что эти записи, помеченные 2, 3, 4, 5 и 6 июня, были сделаны уже по возвращении в Маульбронн.