Гиперион

Ваш

покорнейший сын

Гёльдерлин

№ 57. НОЙФЕРУ [240]

[Тюбинген, не позднее 25 июня 1793 г.]

Я обещал тебе, милый брат, на этот раз непременно написать. И вот держу слово. Ты опять стал мне люб, старый друг моего сердца! Знаешь ли, я тысячу раз благодарю свою судьбу, что она возвратила тебя мне, и как раз тогда, когда все мои прекрасные надежды стали увядать. Сердце наше не выдерживает груза любви к человечеству, если нет у него людей, которых оно любит. Сколько раз мы говорили себе, что наш союз — союз навеки. Но я, глупец, все это позабыл. Поистине я ничтожный человек, если какие-то детские шалости могли внушить мне отвращение к тебе. Но по сути это была все же не просто жалкая размолвка. Ты стал другим; твои сердечные дела вывели тебя из привычного равновесия, ты сам себя не узнавал, как же мне было узнать тебя? А ведь ты был моей первой дружбой, и эта дружба была мне больше, чем моя первая любовь. Ты вновь должен был стать таким, каким был в счастливую пору наших общих радостей, и надежд, и занятий, иначе дружбе нашей пришел бы конец. Но, слава богу, я вновь узнаю тебя. И я думаю, надо за то благодарить нам благодетельную любовь. [...]

Теперь ты, пожалуй, на верном пути. Только посылай хоть изредка весточку из своего рая[241]. В наших краях сейчас пустыня, и пустота, и сушь, какая бывает только летом. Вот так-то.

Моя царица сердца[242] все еще у вас. Я часто ловлю себя на том, что мне ее не хватает, этой доброй девушки.

Пребывание Штойдлина было для меня праздником. Правда, восторг был бы еще больше, если бы один небезызвестный старый приятель смог хоть на один денек выбраться из заколдованного круга блаженства, в котором он зачарован телом и душой.

Si magna licet componere parvis [243] или наоборот[244], то меня зачаровали в заколдованный круг — в мою одинокую каморку — мои тощие финансы. Я должен сам себя прокормить. Ровно в четыре утра я уже на ногах, сам варю себе кофей, — и за работу. И так сижу я по большей части в моей келье до вечера; то в обществе священной Музы, то с моими греками; а сейчас вот в школе достопочтенного господина Канта. Будь здоров, милый брат! Следующий раз я, может быть, пошлю тебе на отзыв фрагмент моего романа[245]. Если тебе любопытно, то можешь пока расспросить нашего милого доктора[246]. Я кое-что читал ему из этого.

Твой Гёльдерлин

№ 58. БРАТУ

[Тюбинген, начало июля 1793 г.]

Котта[247] пишет из Франции, как мне сообщили из Штутгарта, что 14-е июля, свой национальный праздник[248], французы будут отмечать во всех концах земли великими делами. Жду с нетерпением. Ведь все висит на волоске: пойдет ли Франция ко дну или станет великой державой?

В настоящее время 9 листов моей продукции для нашего будущего журнала[249] лежат передо мной. Если он осуществится, то девять луидоров не будут мне лишними.,

№ 60. НОЙФЕРУ

[Тюбинген, 20 июля 1793 г.+ 2 дня или неделя]

Ты прав, брат моего сердца! Твой гений был со мною рядом во все эти дни. В самом деле, редко когда я чувствовал постоянство твоей любви ко мне с такой уверенностью и тихой радостью. Твой дух даже наделил меня на некоторое время твоей натурой, как я думаю. Я писал нашему Штойдлину о блаженных часах, которые мне иногда выдаются; будто бы твоя душа жила во мне. Твоя тишина, твоя прекрасная удовлетворенность, с которой ты взираешь на настоящее и будущее, на природу и на людей, — я также чувствовал их в себе. Но и твои смелые надежды, с которыми ты смотришь на нашу возвышенную цель, живут во мне. И еще я писал Штойдлину: ровное пламя Нойфера будет разгораться все ярче, когда, быть может, мой легко вспыхивающий огонь давно уже рассеется без следа; но это, пожалуй, и не пугает меня, по крайней мере в те божественные часы, когда я возвращаюсь из объятий всеодушевляющей Природы или из платановых рощ над Илисом[250], где я, расположившись вместе с учениками Платона, следил за полетом благородного мужа, бороздящего темные дали прамира, погружался вслед за ним — и душа замирала во мне — в глубины глубин, в отдаленнейшие области страны духов, где Душа Мира переливает свою жизнь в бесчисленные пульсы природы и куда эти излитые силы вновь собираются, завершив свой необозримый круг, или когда я, опьяненный Сократовым кубком и духом сократовской дружбы, внимал на пиру речам вдохновенных юношей, сладким пламенным словом прославлявших святую любовь, и балагур Аристофан отпускал там свои шуточки, а под конец сам Мастер, божественный Сократ в своей небесной мудрости наставляет их всех, что же такое любовь, — тогда, друг моего сердца, да, тогда уныние немного отступает от меня и я иногда думаю, что я все же смогу эту искорку ясного пламени, согревающего и озаряющего меня в такие мгновенья, вдунуть в мое создание, которым я сейчас живу и дышу, в моего Гипериона, и еще кое-что буду порой производить на свет, людям на радость.

240

Г. Мит датирует письмо маем 1793 г.

241

...весточку из своего рая. — Нойфер обручился с Розиной Штойдлин.

242

Моя царица сердца... — Элиза Лебре, дочь Иоганна Фридриха Лебре (1732—1807), канцлера университета; Гёльдерлин был обручен с ней, но не она (как долго считали ранее) — «прелестный образ» и Мелите «Фрагмента „Гипериона“». На выпускном экзамене в июне Гёльдерлин вместе с Гегелем и шестью другими студентами защищал (как это было тогда принято) диссертацию И. Ф. Лебре.

243

Если большое подобает сравнивать с малым (лат.).

244

Sí magna licet componere parvis или наоборот... — Действительно, у Вергилия наоборот: «Si parva licet componere magnis» — «Если малое подобает сравнивать с большим» (см.: Georgicon lib IV. 176).

245

...фрагмент моего романа. — Первое упоминание о работе над «Гиперионом».

246

...нашего милого доктора. — Имеется в виду Штойдлин.

247

Котта — Кристоф Фридрих Котта (1758—1838), старший брат издателя Иоганна Фридриха Котта, в июле 1791 г. переехал в Страсбург и принял французское подданство. Он был членом страсбургского клуба якобинцев, впоследствии вместе с армией Кюстина прибыл в Майнц.

248

...свой национальный праздник... — в оригинале Bundesfest. — Годовщина взятия Бастилии 14 июля 1789 г. торжественно праздновалась на Марсовом поле в Париже в 1790 и 1792 гг. (см.: Possell Е. L. Chronologisches Register der fränkischen Revolution. Tübingen, 1808. Bd. 1. S. 41, 90). 1793 год прошел без упомянутых в тексте «великих дел» (hohe Taten). Есть сведения, что в 1793 г. этот день (пришедшийся на воскресенье) был отмечен революционно настроенными студентами Тюбингена (среди которых могли быть Гёльдерлин, Гегель и Шеллинг), воздвигнувшими дерево свободы (см. статью А. Бека в: Hölderlin-Jahrbuch. 1947. S. 38).

249

...9 листов моей продукции для нашего будущего журнала... — для планировавшегося журнала Штойдлина: под «девятью листами», возможно, имеется в виду «Гиперион».

250

...из платановых рощ, над Илисом... — В диалоге Платона «Федр» Сократ и Федр бредут босиком по руслу Илиса, ища, где бы присесть, чтобы прочитать сочинение Лисия о любви, и видят впереди высокий платан, когда же они к нему подходят, между ними происходит такой диалог:

«Сократ: Клянусь Герой, прекрасный уголок! Этот платан такой развесистый и высокий, а верба здесь прекрасно разрослась, дает много тени; к тому же она в полном цвету, так что все кругом благоухает. Да и этот прелестный родник, что пробивается под платаном: вода в нем совсем холодная, вот можно ногой попробовать. Судя по изваяниям дев и жертвенным приношениям, здесь, видно, святилище каких-то нимф и Ахелоя. Потом, если хочешь, здесь и ветерок продувает ласково и очень приятно, несмотря на то, что знойным звоном отдается стрекотание цикад. Всего же наряднее здесь трава, ее вдоволь на этом пологом склоне. Если вот так прилечь, голове будет совсем удобно. Выходит, что ты отличный проводник, Федр.

Федр: Ах ты чудак, до чего же ты странный человек! Говоришь словно ты не местный житель, а какой-то чужеземец, нуждающийся в проводнике. А ведь ты из нашего города не только не ездишь за границу, но, по-моему, вообще никогда не выходишь за городскую стену»

(Платон. Избранные диалоги. М., 1965. С. 189. Перевод А. Егунова).

Более двух тысячелетий спустя Чандлер так описывал те же места:

«Илис сейчас, как и прежде, река непостоянная. Летом он совершенно пересыхает. В пору нашего пребывания в Афинах я не раз приходил поглядеть на его русло, когда в горах выпадал снег или после большого дождя, надеясь увидеть его полным до краев и мчащимся с величественным неистовством; но ни разу не нашел его ложе даже полностью покрытым водою; вода заполняет углубления между камнями и переливается из одного в другое.

И здесь будет уместно заметить, что поэты, прославлявшие Илис как поток, орошающий поля, прохладный, прозрачный и тому подобное, создавали и передавали ложную идею об этой знаменитой реке. Они могут воспевать вербы на его голых берегах, янтарные волны мутного Меандра, висячие леса на лысых склонах Дельф, если им это угодно; но им будет не хватать подкрепления со стороны природы; человеку же, описывающему свое путешествие, нетрудно придерживаться сферы собственных наблюдений, чтобы избежать того, что в местных условиях будет нелепицей и неправдой (to avoid falling into local absurdity and untruth)»

(Chandler R. Travels in Greece. L., 1776. P. 79).

Ситуация примерно такая же, как и с Мелесом в Малой Азии во «Фрагменте „Гипериона“» (см. примеч. 12 на с. 605).

Далее речь идет о диалоге «Пир».