С тех пор как он снова пришел в школу, некоторые учителя зовут его Эдди. Это настолько непривычно, что Эдгар каждый раз вздрагивает, когда его так называют. Впрочем, с этим можно и примириться. Слава богу, что хоть не всем такое пришло в голову. Одноклассники так осторожны с ним, будто он стеклянный, толкни его — разобьется. Они показывали ему задания по математике и в один голос убеждали, что за три дня он нисколечко не отстал.
О дедушке никто даже и не заикнулся. Эдгар был рад этому. Они могли бы сказать «твой дед». Эдгар не мог этого слышать. Особенно теперь. При слове «дед» его пронизывало ощущение, будто он вымазал руки в липких солодовых конфетах, эту липкость хотелось тут же смыть. Эдгар всегда называл дедушку отцом. А настоящего отца у него не было. И баста.
…Еще давным-давно старый Гуммерт объяснил ему это. У него не было отца так же, как не было, к примеру, машины и, конечно же, никогда не будет. Примерно так же, как у других нет пчел или, допустим, яблоневого сада. Такой разговор случился в первый и последний раз. Никогда больше Эдгар не повторял своего вопроса.
И тем не менее что-то иногда наталкивало его на тревожные мысли о несостоявшемся отце. На днях в школьном дворе Эдгар услышал, как две девчонки из девятого шептались, будто его отец — белобрысый Ханке. Некоторые называли его Ханке-шмель, потому что он ни минуты не мог усидеть спокойно, ему все время приходит в голову что-то новое. Это прозвище прилипло к нему. Ханке работает в коровнике. Живет он в доме, приткнувшемся в самом начале деревни, с кучей детей, которые постоянно копошатся в палисаднике. После того как Эдгар услышал шушуканье девчонок, он долго смотрел, как Ханке с лопатой и киркой хозяйничает в саду, то покрикивая на мешающих ему ребятишек, то посмеиваясь над ними.
Ханке точно такой же, как и все другие. Не лучше и не хуже. Вечером перед зеркалом Эдгар попытался выискать хоть какое-нибудь сходство, но ничего не нашел. Его волосы были темными, почти черными. Эдгар опять забыл об отце…
Прямо к Эдгару подплыл кусочек коры. Он был похож на корпус кораблика. Если сделать парус из листа лопуха, то можно пустить кораблик вниз по ручью. Но Эдгар знал, что будет ужасно грустно, когда кораблик исчезнет за мостом. Эдгар оттолкнул палкой кусочек коры. Тот, завертевшись сначала, быстро поплыл.
…Иногда Эдгар размышлял, чем мог бы стать для них отец. Вот дедушка — тот умел все. Ведь это именно дедушка научил Эдгара свистеть, заложив в рот два пальца, да и рыбачить научил дедушка, под его руководством Эдгар постигал, как подойти к пчелам и при этом не быть ужаленным. О пчелах дедушка вообще знал абсолютно все.
Каждый раз после обеда они вместе садились за уроки, хотя самостоятельно Эдгар справлялся с ними куда быстрее. Но что это было за удовольствие, когда дедушка был рядом и, что-то там по-своему мудря, выполнял задание. Снова и снова удивлялись они, какими потрясающе разными путями оба добирались до правильного решения.
Дедушка принадлежал к той породе людей, которые ругаются лишь тогда, когда не ругаться нельзя. При этом он ничего не спускал ни ему, ни матери.
В их большом доме мать жила как-то совсем незаметно. Работала она через день на кухне сельскохозяйственно-производственного кооператива. Вечером, похлопотав возле свиньи и кур, она перекидывалась с дедушкой парой слов об Эдгаре, о саде, о всяких там рабочих делах. Или тихонечко садилась перед телевизором и вязала.
Приготовить завтрак и выключить на ночь свет в комнате Эдгара — на это имела право только мать.
Чаще всего дедушка злился, если мать хваталась за что-нибудь и делала совсем не так, как это сделал бы он. А с дедушкой никто не ругался…
Опять пошел легкий дождик. Эдгар взглянул на часы. Скоро три. Он полез вверх по склону, поскользнулся, упал на колени и вымазал брюки.
Бабушка все равно не будет ругаться. И вообще она сделает вид, что прошло не больше часа.
Все домашние были похожи сейчас на стеклянные сосуды, и они были полны слез доверху, чуть задень — и слезы опять начнут переливаться через край. Они переговаривались между собой чуть слышно и подчеркнуто вежливо. Скорей всего именно поэтому Эдгар так и вымотался.
Когда он подходил по аллее к дому, бабушка открыла ему дверь.
— К тебе заходила Хенни фон Франке. Ты бы к ним забежал. У пони родился жеребеночек.
Она прошлась одежной щеткой по его заляпанным брюкам, будто он собирался не в конюшню, а на праздник. Подталкивая его к двери, она умиленно бормотала:
— Такой крошечный жеребеночек, ну просто чудо.
Она не шептала больше. Это опять был ее привычный хрипловатый старческий голос.