— У этого вашего Гарри сдвиг по фазе. Как он у тебя очутился?
— Бербель привела. Что он к тебе пристал?
— Да так, вздор, все вздор, я, собственно, пришел, чтобы поговорить с тобой кое о чем, но при таком вавилоне… Мне надо о многом подумать… Знаешь что, Марина, собери-ка завтра утром все, что тебе необходимо из вещей на две недели, и махнем-ка мы с тобой к Балтийскому морю. Годится?
— Ты сбрендил, Балтус! Завтра утром ровно в шесть перед детсадом будет стоять орава малышей и ждать моего появления. Что ж, мне их просто бросить, чтобы ублажить душу морально надломленного Балтуса? Ты и сам чуточку того!
— Ну придумай что-нибудь, и поедем тогда после обеда, не может быть, чтобы ты не смогла найти какой-нибудь повод.
— Балтус, я не хочу его находить, я не могу сейчас уехать, сейчас пора отпусков, во всем детском саду осталось всего две воспитательницы на двадцать четыре ребенка, а ты хочешь, чтобы я устроила себе каникулы с тобой на Балтийском море, ах, Балтус, Балтус!
Марина целует его, целует так, как целуют своих непутевых детей заботливые матери.
4
На душе у меня примерно так, как у тех одиноких путников в ночи. Сходить, что ли, к моему старику? Почему, собственно, нет? Что, мы с ним ссорились разве, чтобы нельзя было откровенно, по душам поговорить? Нет, ссориться не ссорились!
И что такого, если сын идет к своему отцу и говорит: послушай, отец, я сошел с рельсов, помоги!
А я вот не могу пойти!
Если б он остался тогда с нами, я хочу сказать, если бы он не развелся с матерью, тогда мне, может быть, легче было найти с ним сейчас общий язык. Может быть? Да нет, не может быть, а совершенно определенно, наверняка.
Мы с ним всегда хорошо понимали друг друга. Мы с ним такие дела творили, не всякий отец способен на такие выдумки, на какие горазд был мой отец, а главное — он всегда их вместе со мной осуществлял.
Мне было тогда, наверно, лет шесть, от силы семь, и я, вероятно, только что посмотрел фильм «Остров сокровищ». И тогда, разумеется, мне непременно хотелось отыскать какой-нибудь клад. Все, что можно было перекопать в нашей окрестности, я перерыл как крот. Отец вошел в мое положение. И вот чисто случайно я обнаружил в угольном подвале пожелтевший клочок бумаги, неровно обгоревший по краям, на нем химическим карандашом были обозначены два дерева, между ними — большой камень, а рядом с камнем — красный чернильный крест. Место это неподалеку от гидростанции было мне знакомо. В ближайшее воскресенье мы оба — отец и я — отправились на розыск сокровищ. Отыскали отмеченное на карте место и стали копать. Копали довольно долго, и вот наконец наткнулись на жестяную банку, доверху набитую разноцветными кубиками. Так я стал владельцем клада «Кротовой ямы». И не скоро же я сообразил, что все подстроил отец.
Никто из моих друзей ничем подобным похвастаться не мог. Отец вообще любил со мной возиться, но все это было в ту пору, когда его имя еще не стояло в справочнике.
В какой-то момент, точно определить его сейчас не могу, все вдруг изменилось.
Может быть, это началось в тот день, когда он пошел со мной в «Линденкорсо» и за кофе и мороженым сказал мне: послушай, ты ведь у нас совсем уже взрослый, поэтому я хочу поговорить с тобой откровенно, как мужчина с мужчиной.
Сначала я подумал, он хочет прочесть мне что-нибудь вроде нотации. Но я ошибся!
То, что он намеревался сказать мне, звучало так:
— У нас с матерью давно уже все не так, как было прежде, мы перестали друг друга понимать, поэтому мы разводимся. Между нами — тобой и мной — ничего не изменится. Ты можешь приходить ко мне в любое время, мы вместе будем ездить на каникулы, между нами все останется по-старому…
Было мне тогда двенадцать, и ничего не осталось по-старому, да, ничего. Он вскоре переехал к Тине. Живут они в центре города. Ей двадцать шесть, ему сорок шесть.
К Тине я всегда относился нормально. Она мне нравится, потому что не выставляет себя «новой фрау Прайсман» и никогда не делает попыток воспитывать меня.
Поначалу я ходил к отцу довольно часто. Но того, что нас прежде так крепко связывало, уже не было. Эта словами едва ли передаваемая связь, она вдруг исчезла, испарилась, улетучилась. Каждый раз он задавал одни и те же стереотипные вопросы:
— Ну, как школа? Чем могу тебе помочь?
И я отвечал по тому же стереотипу.
Наконец я стал приходить к нему только тогда, когда мне нужны были деньги на книги или вообще.
Я даже проверял его «щедрость». Транзисторный приемник — 480 марок. Спортивный велосипед с восемью скоростями — 450 марок. Стереомагнитофон — 1400 марок. И так, между прочим, от двадцати до пятидесяти марок. И тогда я понял. До меня ему совсем не было дела, деньги, которые он так охотно давал, создавали иллюзию, будто он что-то делает для меня. Полтора месяца назад, на мое восемнадцатилетие, он пригнал к моему дому мотоцикл. Я давно мечтал о таком, но я с радостью отказался бы от него, если бы взамен вернулось наше «время кладоискательства».