Я бродил по квартире, как военачальник перед боем или как этот Мегрэ, заподозривший что-то неладное.
Когда я снова поглядел в окно и увидел нашу улицу, где жизнь шла своим чередом, со мной произошло что-то странное, планы об отъезде показались мне вдруг простым ребячеством. И нашу улицу я увидел совершенно по-новому. Не было больше тихой улочки Винцерштрассе. В лицо мне пахнуло терпким сентябрьским воздухом, я услышал шум стройки и обнаружил, что за время каникул дом напротив подрос на три этажа, а садики исчезли, огромный бульдозер выравнивал землю. На тротуаре лежали остатки пестро размалеванного дачного домика. Дома слева от нас, тянувшиеся вниз к проспекту, уже пустовали, их вот-вот должны были снести.
Я заметил, что машины ехали непрерывной колонной, словно поток, который застывал, лишь когда останавливался трамвай. Тут же раздавались гудки, колонна вздрагивала и сдвигалась, и потом продолжала струиться. И в тот момент, когда я разглядывал свою улицу с водолазной маской на лбу, именно в тот момент, как мне кажется, я обнаружил, что все эти люди там внизу чем-нибудь занимались, ради какой-то цели. Все они делали что-то необходимое, важное. Я же стою здесь у окна и только делаю, что все время чему-нибудь удивляюсь: то двойке по-русскому, то семейным нашим перипетиям, то переменам на улице. И мама чем-то занята, и папа, и Йост.
А я по-прежнему стою у окна с этой дурацкой маской на лбу, стою, и все тут. Единственное, что можно сказать обо мне наверняка, это что я существую. Стало быть, я всем в тягость. Удивительно, что до меня это дошло только теперь.
Потом я представил себе, как расскажу об этом Йосту. Вот я подхожу к нему и говорю: «Извини, пожалуйста, что я краду у тебя еще одну минуту твоей драгоценной жизни. Мне только хотелось тебе сказать, как я раскаиваюсь. Я осознал, что доставлял тебе одни хлопоты. И понимание этого — единственная польза, которую я принес за всю свою жизнь». С этими словами я подношу к виску револьвер, а брат, не ожидавший от меня такого мужественного поступка, в ужасе вскакивает. Улыбаясь, нажимаю на курок. Все кончено с этим никчемным и надоедливым приживалой, которого люди прозвали Мозес. Размечтавшись, я вдруг вспомнил: как-то раз моему брату — ему было тогда шестнадцать — пришлось взять меня с собой на озеро, потому что родителям было не до меня.
Разозлившись и не обращая на меня никакого внимания, Йост молча принес из подвала велосипед. Я тоже мужественно потащил из подвала свой велик наверх, по ступенькам подвальной лестницы. Не дожидаясь меня, Йост тронулся в путь. Он уже был почти на углу, когда мне наконец удалось приладить педали и что есть духу броситься за ним вдогонку. Затрудняюсь теперь сказать, почему я тогда не поехал просто один. Пыхтя, я несся за братом, будто от этого зависела вся моя жизнь. Десять минут спустя я понял, почему именно сегодня брат хотел поехать на озеро без меня. На окраине он встретился с девочкой из своего класса. В то время я терпеть не мог его одноклассников.
Ревнуя и потому ненавидя их, я был твердо убежден, что Йост достоин совершенно иных друзей. В присутствии своих сверстников он становился болтуном, нес сплошные глупости, и меня поражало, насколько мой брат мельчал.
А эта девица была, так сказать, пределом всего. Уму моему было непостижимо, как в присутствии такой дуры мой брат мог выдерживать хотя бы пять минут. Началось с того, что она прямо-таки затряслась от смеха, когда Йост мрачно сообщил ей, что я — его брат. Я не находил в этом факте абсолютно ничего смешного.
— Это Мира, — сказал мне брат.
Тут, собственно, настал мой черед смеяться, ибо я подозреваю, что ее полное имя — Мирабель, попросту «слива». Здесь было над чем посмеяться, но я — как уже отмечено — не был настроен слушать подобные шутки.
С этого момента брату стало совсем не до меня, ему же предстояло беседовать с этой Мирабель. Так они и ехали рядышком, в то время как я, нажимая на педали, тащился позади.
Ну а потом началось такое, что мне просто пришлось краснеть за Йоста. Например, чтобы показать Мире, какой он смельчак, брат ехал, отпустив руль. Зачем ему это было нужно? А Мира смеялась, ей вообще все было смешно. Я подумал: раз он убрал руки с руля, значит, с какой-то целью, может, он хочет похвастаться, намекнуть, мол, вот какой он спортсмен, но ведь не ради потехи. Однако у меня создавалось впечатление, что у Йоста одна задача — смешить Миру, не давая угаснуть ее смеху, как огню под кастрюлей, пока суп не сварится.