— Таня… Таня, должна заметить, вы явно отключились от урока, переведите, пожалуйста, следующий абзац.
Она даже не знала, где они сейчас читают, и получила четверку. Обычно такая старательная, а подчас прилежная даже сверх меры ученица, Таня-Элизабет глазом не моргнула, услышав об этом.
Значит, и она человек стоящий! Значит, и у нее есть будущее. Она будет, так она для себя решила, все-все рассказывать своим детям, и про эту четверку, которая может испортить ей оценку по русскому языку, тоже. Своим детям? Она представила себя в окружении троих детей, в суперэлегантном кожаном пальто…
— Таня… Таня! Опять вы не отвечаете. Но улыбка у вас до того умная, что кажется, вас осенило вдохновение.
Класс засмеялся над шуткой учителя. Случись это в другое время, Таня-Элизабет расплакалась бы тихонько, сцепив лежащие на столе руки. Сегодня же она сидела совершенно спокойно, невозмутимо кивала головой и думала: подождите, подождите, может, я тоже стану очень интересным человеком, попозже, годика через два!
Одно не давало ей покоя — как уговорить сестру. Словами ее не убедишь; малышка не могла обдумать последствия, которые вызовет разговор о табеле. Она не видела дальше собственного носа, эта глупая Кармен-Ирен.
Таня-Элизабет решила забрать у нее бумагу, а не отдаст по доброй воле, отобрать силой. Задача непростая, несколько дней они не станут разговаривать, а мать ничего не поймет и почувствует себя несчастной. Иногда, не всегда, Таня-Элизабет бывала непреклонной и могла это доказать на деле.
Она скажет, когда бумага будет разорвана: «Если ты хоть словом проболтаешься… я тебя отлуплю… я разорву у тебя все фотографии артистов. Речь идет о чести отца!»
Сестра высунет язык, закричит: «Дура, балда. Как от такой ерунды может зависеть честь, ты, ослиха…» Но она поймет — Таня-Элизабет не шутит, в конце концов сестра угомонится и смирится, но от злости долго не будет разговаривать. Бедная сестренка, подумала Таня-Элизабет жалостливо, по-матерински, но непреклонно. И снова задумалась над тем, почему отец не рассказывал о табеле, почему никогда не показывал его.
Говорят, иной раз в горах достаточно потревожить один камешек, и могучие леса и целые деревни исчезнут под все сметающей на своем пути лавиной. Я — житель равнины и не могу судить, насколько это верно. Но пустяковый серенький ластик может многое. С того дня, когда дочь искала ластик, а нашла некий табель, Альберт Бургер уже не был тем, чем был раньше. Или, напротив, иной стала Таня-Элизабет? Я думаю, новые черты характера дадут знать о себе, но отцу и матери, а в особенности младшей сестре, понадобится время, чтобы понять, что в поисках ластика — в отцовском столе, без разрешения, — она потревожила именно тот камешек, который вызвал лавину. Ведь подчас лавины обрушиваются и на души людей.
Перевод Л. Фоминой.
Клаус Буркэ
ТРИ ЯГОДЫ ШИПОВНИКА
Прямая, как стрела, магистраль рассекала новый город. По обе ее стороны вытянулись кварталы одинаковых светлых домов — взгляд скользит по ним, ни на чем не задерживаясь.
Живой, пульсирующей артерией соединяет магистраль новый город со старым.
Между двумя бетонными полосами — широкий газон, на котором рядами посажен кустарник.
В строгом ряду аккуратных кустиков барбариса возвышается одинокий куст шиповника, или, как его еще называют, дикой розы.
Несколько лет назад какой-то мальчик, возвращаясь с родителями после загородной прогулки, бросил из окна машины спелую ягоду шиповника — так он здесь и вырос.
Пришло время, и шиповник зацвел в первый раз.
Однажды, в теплый октябрьский вечер, когда уже схлынул поток автомобилей, в которых люди возвращались с работы, из куста появилась обитавшая в нем фея.
— Ах! — сказала она. — Сегодня я хотела бы совершить что-нибудь такое, о чем можно было бы вспоминать долгими зимними вечерами и мечтать.
Вот только что бы такое совершить?
Мимо промчался автобус. Вихрь взметнул листья, ягоды шиповника затанцевали. Фея невольно ухватилась за ветви.
Тут-то ее и осенило.
Она сорвала три ягоды шиповника, сросшихся черенками, и трижды дохнула на них.
Прозрачной мерцающей дымкой фея поднялась над кустом, пересекла шоссе и полетела вдоль магистрали. Потом она свернула в небольшую тихую улочку, проплыла мимо поликлиники, детского сада и остановилась перед высоким, облицованным голубым кафелем одиннадцатиэтажным домом.