В течение всего лишь шести месяцев Гитлер и его черная гвардия разнесли веймарский инкубатор вдребезги — теперь оставалось только консолидировать национал-социалистскую революцию, заключив союз с передними ногами из пресловутой четверки — финансово-промышленными кругами и армией.
Тем временем, 21 сентября 1933 года, должен был начаться судебный процесс по делу мнимых поджигателей Рейхстага: молодого голландца, некогда сочувствовавшего коммунистам, по имени Маринус ван дер Люббе, и нескольких коммунистов, трое из которых были болгарами — большевистскими агентами. Все они были должным образом вовлечены в судебную процедуру, каковая обещала стать потрясающим спектаклем. Обвинение было выстроено слабо — и слишком поспешно; случай был сомнителен, судья смущен, прокурор растерян. Коммунисты защищались легко и непринужденно и были почти немедленно оправданы. Оставался ван дер Люббе, обреченный «полезный идиот», сыгравший другой террористический сценарий: он один, как утверждалось в новом обвинительном заключении, сжег дотла 11 тысяч кубических метров государственной собственности. Во время судебных заседаний ван дер Люббе лгал, заливаясь смехом, — сообщалось о том, что смех этот был довольно странным[14]. Обвиняемый нес чепуху; в его показаниях не было никакого смысла, он не понимал, что происходит. Полицейские обнаружили его, бродящего по залам Рейхстага, измученного, под пылающими занавесками. Комментаторы этого процесса были единодушны: человек, которого они видели, представлял собой душевнобольного, «несчастного, накачанного наркотиками идиота»[15]. Мир не раз становился свидетелем подобного и раньше; под конец этот идиот-самоубийца сам попросит правительственных чиновников скорее покончить с ним. Вот его обращение к судьям: «Я требую, чтобы меня наказали тюремным заключением или смертью»[16]. Судебный процесс закончился в декабре; 10 января ван дер Люббе был казнен. Но даже в Нюрнберге в 1946 году, когда можно было все это выяснить, союзные следователи так и не смогли пролить свет на этот инцидент и выявить истинных виновников. Так истории была задана еще одна нерешенная загадка террористической драмы с ее обычными ингредиентами: жертвующий собой «идиот», не имеющий ни малейшего мотива для преступления, заговор молчания и катастрофические последствия невиданного масштаба.
Но есть доказательства или нет доказательств, в силе остается следующее положение: в терроре всегда is fecit cui prodest делает тот, кому это выгодно, то есть в данном случае сами нацисты. На самом деле были и улики: все знали, что Рейхстаг подожгла группа штурмовиков, вероятно, с молчаливого согласия Геринга и Геббельса[17]. некоторые лидеры СА сами громогласно рассказывали об этом публично[18]. В конечном счете выходит, что ван дер Люббе был бродягой, которого отыскал Гануссен, модный гипнотизер, устранение которого в апреле было любезностью, сделанной некоторым «шишкам» из СА, клиентам Гануссена[19]. Бродягу, гомосексуальными наклонностями которого попользовалась группа штурмовиков[20], они же заманили в здание Рейхстага, подожгли его в нескольких местах и «ушли через тайный подземный коридор, соединявший [рейхстаг] с резиденцией Геринга — председателя рейхстага»[21]. Короче, эта «шалость» была подарком СА своему фюреру.
И Гитлеру действительно была страшно нужна ревущая поддержка толпы; 12 ноября 1933 года он обратился к народу: «Мужчины Германии! Женщины Германии! Нравится ли вам политика правительства? Готовы ли вы заявить, что эта политика выражает ваше мнение и вашу волю, и торжественно провозгласить эту политику вашей собственной?» На этот раз плебисцит принес Гитлеру успех — за него было подано больше 90 процентов голосов.
Но к весне 1934 года власть нацистов еще не окрепла, не окаменела; в боку все еще сидела досадная колючка — штурмовые отряды Рема. Эта армия численностью около трех миллионов человек — то есть почти в три раза превышавшая дозволенную численность рейхсвера — требовала «второй революции». Что это значило с экономической точки зрения, неясно; возможно, пытались возродить ранние, якобы социалистические замыслы партии или изготовить нечто вроде второго издания идей Шлейхера — короче, это были наивные планы уничтожения наиболее могущественных интересов тех промышленных и финансовых кругов Германии, которых сознательно и преднамеренно оставили в неприкосновенности творцы Версальского договора. То был мир аристократов и капиталистических набобов — ненавистных бонз, — «стоявших за законом и порядком, респектабельностью и филистерскими ценностями»[22]. Рем не был экономистом, он был вечным фронтовым ландскнехтом; он хотел поглотить армию, но ни в коем случае не желал, чтобы она поглотила его, он хотел покончить с офицерской кастой и превратить Германию в огромную ферму, управляемую кланом гордых нацистских пастухов (его СА). Гитлер пытался урезонить Рема, но тщетно. Своим головорезам Рем вещал:
14
5-14 Hans Mommsen, 'The Reichstag Fire and Its Political Consequences', in Hajo Holborn (ed.), Republic to Reich. The Making of the Nazi Revolution. Ten Essays (New York: Vintage, 1972), p. 147
15
5-15 Andre Frangois-Poncet, The Fateful Years. Memoirs of a French Ambassador in Berlin, 1931-1938 (London: Victor Gollancz, 1949), p. 55
18
5-18 Max Gallo, The Night of the Long Knives (New York: Da Capo Press, 1997 [1972]), pp. 41-2
19
5-19 John Weitz, Hitler's Banker: Hjalmar Horace Greeley Schacht (Boston: Little, Brown & Company, 1997), p. 140