Несколько мгновений Лициска колебалась. Вольная Вечеря устраивалась накануне больших гладиаторских боев. В преддверии близкой смерти (но, может быть, и громкой победы, которая могла принести свободу и даже богатство) гладиаторы возмещали недели и месяцы тяжкого труда, которому сопутствовало воздержание от вкусной еды, вина и женщин. На Вечере могли присутствовать и посторонние. Влекло их туда стремление пощекотать нервы. Зрелище умирающего на арене гладиатора само по себе было привычным и не представляло ничего особенного, но совсем иное дело увидеть его пытающимся заглушить отчаяние вином или женскими ласками. Такую возможность Лициске упускать не хотелось.
– Хорошо, – сказала она, протягивая руку к Вителлию, – мы придем.
Школа гладиаторов располагалась у подножия Авентинского холма. Руфус вместе с обоими своими рабами шел впереди паланкина Лициски. Размахивая факелами, рабы прокладывали дорогу сквозь толпу. Многие узнавали Сульпиция Руфуса и, хлопая его мимоходом по плечу, восклицали: «Да будут Марс и Фортуна благосклонны к тебе!», «Задай хорошенько этим изнеженным помпеянам!» или «Дай нам увидеть побольше крови!» Руфус благодарил их, поднимая сцепленные руки над головой. Судя по всему, в Риме он пользовался популярностью, хотя и не большей, чем какой-нибудь известный актер или хозяин борделя.
Перед школой гладиаторов – длинным трехэтажным зданием, в выходившей на улицу стене которого было всего лишь несколько маленьких окон, – столпились сотни людей. По большей части это были женщины и совсем еще юные девушки. Ярко размалеванные и не слишком скромно одетые, они, громко выкрикивая имена гладиаторов, пытались пробиться внутрь. Два бритоголовых темнокожих раба, каждый ростом чуть ли не с колосса мемносского, с бесстрастными лицами преграждали вход полным разочарования римлянкам.
Судорожно всхлипывая и с мольбой протягивая руки, какая-то сорокалетняя матрона, наверняка уже успевшая свести в могилу своего мужа, выкрикивала: «Возьми меня, Пугнакс, пока ты все еще среди живых!» Другая, по щекам которой стекала размытая слезами краска, скулила: «Цикнус, Цикнус, властелин женских душ, воткни в меня свое копье, прежде чем кто-то пронзит тебя самого!» А третья – лет, может быть, двадцати, с уложенной в виде башни прической – вздыхала, закрывшись руками: «О Мурранус, врачеватель душ ночных бабочек. Никогда больше не усну я в покое и мире».
В жаждущей острых ощущений толпе было немало праздных зевак, всегда стремящихся туда, где можно бесплатно попировать и покутить. Больше всего, однако, было женщин, которые, понимая, что, быть может, в последний раз видят своих идолов, хотели отдаться им. Вид происходящих перед глазами многих тысяч людей схваток не на жизнь, а на смерть странным образом стимулировал сексуальные потребности женщин. Разделить ложе с удачливым ретиарием или фракийцем было жизненной мечтой почти каждой римлянки и многих римлян. Рабам, занимавшимся уборкой в школе гладиаторов, приходилось каждую неделю стирать со стен непристойные картинки, намалеванные жаждущими любви женщинами.
– Прочь с дороги, вы, пьяницы и шлюхи! – крикнул Сульпиций Руфус, направляясь к обрамленному колоннами порталу здания.
Толпа расступилась перед размахивавшими факелами рабами. Паланкин опустился на землю. Лициска раздвинула занавески, и в рядах ожидающих перед входом послышались перешептывания. Вителлий с любопытством огляделся вокруг.
– Пойдем, – сказала Лициска, беря юношу за руку.
В зале при входе, празднично освещенном и украшенном цветами, рабы из числа домашней прислуги обрызгивали входящих смешанной с шафраном водой. На пороге внутреннего дворика привезенные из Александрии рабы, прислуживавшие за столом, поливали руки гостей ледяной водой. Следуя примеру Лициски, Вителлий протянул руки, затем стряхнул воду с ладоней и вытер их о курчавые волосы подбежавшего к нему маленького темнокожего александрийца.
В расположенном под открытым небом и окруженном колоннами дворе, в иное время служившем для упражнений и тренировочных боев, были расставлены подковой длинные, покрытые белым полотном столы. Вителлий зачарованно смотрел на шумное сборище мускулистых, в большинстве своем бородатых мужчин – их было, должно быть, больше сотни, – содрогаясь при мысли о том, что завтра к этому же часу многие из них будут уже мертвы. Зарубленные, заколотые, забитые до смерти… Вителлий судорожно сглотнул.
– Эй вы, пожиратели полбы! – рявкнул Руфус. – Глядите, я привел к вам прекраснейшую из женщин Рима.