– Слова! Слова! – нетерпеливо перебил трибун. – Ты знаешь, чего я хочу, давай же! Вот тебе плата.
В эту минуту он бросил на пол мешочек золота, тяжесть которого показывала, что в заключаемом условии содержалась немалая тайна.
Хотя египтянин и показал вид, что не обращает никакого внимания на этот стук, однако глаза его засверкали при приятном звуке падающего на пол металла. Впрочем, это не препятствовало ему продолжать мучить гостя и прикидываться не понимающим, чего ему нужно.
– Час неблагоприятен для того, чтобы составлять гороскоп, – сказал он. – Преобладают враждебные созвездия, и влияние доброго гения стеснено противными чарами. Все, что я могу тебе сказать, благородный трибун, это то, что они варварского происхождения. Приди завтра часом позже, чем сегодня, и я все сделаю по твоему желанию.
– Бездельник! – воскликнул Плацид с нетерпением, в то же время поднимая ногу как бы для того, чтобы толкнуть мага. – Разве кто-нибудь дает чуть не полшлема золота за несколько нелепых слов, написанных каракулями на куске сморщенного пергамента? Такой ценой оплачивается товар, которым ты торгуешь. Давай же мне самое сильное средство, какое только есть у тебя.
Ни жест трибуна, ни насмешка, какую он дозволил себе, не прошли незамеченными для египтянина, но тем не менее он сохранил спокойную и невозмутимую осанку и продолжал свои раздражающие гостя вопросы:
– Любовное снадобье, благородный трибун, любовное снадобье! Вот оно что! Да, это стоит какой угодно кучи золота. Кто бы она ни была: молодая девушка или матрона, девственница-весталка или афинянка-куртизанка – три капли этой светлой и безвкусной жидкости, – и она твоя.
Злобная усмешка, больше и больше морщившая губы трибуна, обещала мало хорошего тому, кто задумал бы еще дольше подшучивать над ним. Он наклонился к магу и прошептал ему на ухо два слова. Последний поднял голову, и на его лице появилось странное выражение любопытства, смешанного с ужасом и каким-то удивлением.
Затем его глаза снова, подобно глазам школьника, загорелись злобно и радостно, когда он стал рыться в шкатулке из массивной слоновой кости и доставать из секретного выдвижного ящичка маленький пузырек. Он обернул этот пузырек тонким пергаментом, на котором было написано слово «cave»[23], обозначавшее роковое свойство жидкости, торопливо сунул его в руки трибуна, спрятал мешочек с золотом и дрожащим от волнения голосом сказал своему посетителю, что ему пора уходить. Плацид повиновался этому приказанию со своим обычном ленивым видом и легко вскочил в свою повозку, как будто только что происшедшее свидание принадлежало к числу самых благожелательных и безобидных.
Тем временем Валерия в сопровождении своей служанки достигла дома трибуна и вошла в него, хотя и с твердым духом, но дрожа всеми членами. Несмотря на неукротимость натуры, все опасения и слабости, свойственные ее полу, пробудились в ней при мысли о взятом на себя деле, и ее женский инстинкт подсказывал ей, что, каковы бы ни были ее побуждения, переход за хорошо знакомый порог этого дома заставит ее жестоко раскаяться в своем поступке в будущем. Миррина не испытывала подобных опасений: в этом приходе она видела подходящий случай выказать свое искусство в области интриги и сделаться, если только это было возможно, еще более необходимой для своей госпожи благодаря тем опасным тайнам, в какие она была полностью посвящена.
В наружных сенях прогуливалось несколько рабов и отпущенников, которые встретили двух женщин с гораздо меньшим уважением, чем какое по праву заслуживала одна из них. Дамазипп отпустил было грубую шутку и попытался сорвать маску, закрывавшую низ лица Валерии, но она с такой силой высвободилась из его объятий, что смельчак отскочил на несколько шагов и немало удивился неожиданной силе этой белой, словно выточенной руки. Выпрямившись затем во весь свой рост и сбросив свой наряд на землю, она смело посмотрела в лицо изумленного отпущенника и приказала ему удалиться прочь с дороги.
– Я Валерия, – сказала она, – и являюсь сюда по приглашению твоего господина, ничтожный раб! Ведь ты на самом деле не больше как раб. Если я скажу одно слово о твоей наглости, он прикажет привязать тебя к этому дверному косяку несмотря на то, что ты гражданин, и повелит бить тебя, пока ты не издохнешь, как непокорный пес. Подними эти одежды, – повелительно прибавила она, – и пусть кто-нибудь из вас проводит меня в тайный покой вашего господина. Миррина, ты можешь оставаться здесь, но так, чтобы могла услышать мой зов.