Ответ здесь напрашивается один: обращение к потомкам – это всего лишь поэтический приём. Да, Маяковский как бы разговаривал с грядущим, но вёл этот разговор очень громко – «во весь голос», чтобы его слова дошли и до его современников. И в первую очередь, конечно же, до Осипа Брика, который носил очки. Ведь в слове, на эти очки похожем, явно прочитывается его имя – «велОСИПед».
Таким образом, в самом начале своего поэтического вступления Маяковский как бы прямо заявлял, что в услугах своего эрудированного коллеги не нуждается – он сам расскажет «о времени и о себе». И тут же сообщал о том, что он – «ассенизатор», удаляющий нечистоты из «барских садоводств» поэзии, и «водовоз», доставляющий чистую воду для полива этих садов.
Поэтический памятник
Затем во вступлении к поэме «Во весь голос» начинается подковыривание «садоводов», которые неожиданно оказываются поэтами-конструктивистами (современники Маяковского понимали это сходу – по приводимым фамилиям и по цитируемым стихотворным строкам):
Константин Митрейкин и Анатолий Кудрейко (Зеленяк) были поэтами-конструктивистами, иногда подкалывавшими в своих стихах Леф и Маяковского. А «Тара-тина, тара-тина, т-эн-н» – это строка из стихотворения Ильи Сельвинского «Цыганский вальс на гитаре».
Для чего понадобилось Маяковскому ополчаться на них? За что он так «прикладывал» конструктивистов?
На эти вопросы поэт отвечал, что он категорически против того, чтобы его «изваяния высились» над конструктивистскими «розами». А в том, что такие «изваяния» будут поставлены, Маяковский не сомневался. И добавлял, что, дескать, мог бы, как и они, конструктивисты, сочинять «романсы». Но делать этого не будет:
После такого откровенно смелого заявления следует (от имени «ассенизатора», ставшего «агитатором», и от имени «водовоза», ставшего «горланом-главарём») патетическое обращение:
К нему добавляются слова, в которых звучит почти нескрываемое намерение поэта поговорить и со своими современниками: «как живой с живыми».
И сразу начинается восхваление собственного творчества. Маяковский рекламирует свои стихи точно так же, как рекламировал товары Моссельпрома. И походя слегка «пинает» Сергея Есенина, заявляя, что стих Маяковского придёт в «коммунистическое далеко» не как есенинский герой («провитязь»), не как амурная стрела, не как свет от «умерших звёзд». Нет! Его стих «трудом / громаду лет прорвёт» и явится в грядущее, как водопровод, «сработанный ещё рабами Рима».
Почему творение подневольных рабов предпочтительнее всего того, что сделано кем-то ещё? На этот вопрос ответ, к сожалению, не даётся.
Маяковский продолжает рекламировать свои стихи. Обойдя, как командарм, построенные для поэтического парада стихотворные «войска», он вдруг с неожиданной щедростью отдаёт их – все, «до самого последнего листка» – пролетариям планеты.
Почему именно им, а не большевистской партии, которую Владимир Владимирович славил на протяжении целого десятилетия, совершенно непонятно.
Далее вновь следуют воспоминания о годах прошедших. «Нам», – говорит Маяковский, – велели идти «под красный флаг». Но кто они – эти «повелевшие»? Большевики и их вожди? Нет! «Годы труда и дни недоеданий».
Но тома Маркса рабочие (и Маяковский) «открывали» постоянно. Однако, как утверждает поэт, они и без этой литературы прекрасно «разбирались в том, с кем идти, в каком сражаться стане».