Ещё была проблема, связанная с присутствием Брайана. Вернее, наоборот, с его отсутствием. По прошествии месяца, я уже не думал о нём каждую минуту, и это, несомненно, было большим плюсом, но то и дело я видел на ком-нибудь ремень от Прада или проходил мимо тайского ресторанчика и… всё это тут же напоминало мне о том, что его рядом нет. Мне не должно было быть так больно, но, тем не менее, больно было, и даже более чем. Я пытался внушить себе, что без него мне будет лучше. Каждый раз, как я начинал сожалеть, что я не с ним, я заставлял себя вспомнить, какую боль он мне причинил, и, что сколько бы я ни старался, у нас в итоге ничего бы всё равно не вышло. И я, вроде, даже сам начал в это верить.
БРАЙАН
Всё это началось в продуктовом магазине. Едва я положил в корзинку макароны, предварительно проверив, что они именно из твёрдых сортов пшеницы без добавления манной крупы, как услышал его голос: «Именно от подобных макарон и приключается расстройство желудка». Честное слово, я услышал это. Услышал так же чётко, как услышал это пару месяцев назад, когда мы вместе ходили за продуктами. В довершение всего, я чуть было не положил выбранные мной макароны обратно на полку.
На следующий день, когда я был в душе, я протянул руку к гелю, и сразу вспомнил, как ему нравился скраб с кориандром и коричневым сахаром, и рука, сама, помимо моей воли, взяла именно его. И мне сразу вспомнилось, как после душа он вставал на цыпочки, утыкался носом мне в ключицу и втягивал мой запах. При этом воспоминании у меня аж перед глазами всё поплыло.
На следующий после его отъезда день я обнаружил оставленный им рисунок. Я узнал его сразу. Он был сделан в моём кабинете в тот день, когда умер Джек. Мне было неприятно видеть то выражение лица, которое он запечатлел. На рисунке я выглядел таким уязвимым и ранимым. Мне не нравилась мысль, что он видел меня таким. Я так и оставил этот рисунок валяться на кухонном столе.
Прошло уже полтора месяца, а его голос по-прежнему звучит у меня в голове, он даёт советы, что заказывать на ужин и какие цветовые гаммы выбирать для макетов.
Неожиданно пришла Линдси. Давненько она у меня не была. В этот раз она почему-то пришла одна, без Гаса, но с бейглами и томатной фетой, которую, как я всех уверяю, я терпеть не могу. Но она-то знает, что это не правда. Она в очередной раз доказала, что знает меня куда лучше, чем я сам.
Почти сразу же она перешла к слишком личным вопросам.
— Как я понимаю, у Джастина всё хорошо, да?
Я перелистнул страницу газеты.
— А мне откуда знать?
— Ты что, не звонишь ему?
Снова перелистываю страницу.
— С какой целью я бы стал это делать?
Она громко вздыхает.
— Послушай, Брайан…
Я решил пресечь эти разговоры в зародыше.
— Линдси, а тебя-то почему это так волнует?
— Это волнует меня потому, что меня волнуешь ты. Вы оба меня волнуете.
— В таком случае, тебя, несомненно, обрадует новость, что у меня всё прекрасно. У него — тоже.
— А откуда тебе это известно? — парировала она.
— Потому, что, блин, нет причин, чтобы у него было иначе. Он делает карьеру, занимаясь тем, что доставляет ему удовольствие, и делает это в городе, где он уже год как совершеннолетний и может покупать алкоголь.
— Господи, я иногда забываю, насколько он юн, — вздохнула Линдси.
Я чуть было не рассмеялся. Я тоже, Линдс. Я тоже.
— Но проблема в том, Брайан, что всё не так просто.
Она встаёт с дивана и идёт на кухню выкладывать бейглы на тарелки.
— И кто же из великих это сказал? — я пытаюсь говорить легкомысленно, ну по крайней мере, саркастично. Но голос выходит каким-то чужим.
— Хм-м-м…
Ну вот, начинается.
— А что это?
О чём она? Оборачиваюсь… блять… у неё в руках рисунок. Не на-а-а-адо было оставлять его на видном месте. Вот меня и раскололи.
— По всей вероятности, это мой портрет.
Она возвращается на диван. Бейглы остаются на кухне. Рисунок она приносит с собой.
— Полагаю, нет смысла спрашивать, кто автор портрета, и по какой причине он лежит у тебя на кухонном столе?
— Он оставил его там, когда в последний раз был здесь, — пожимаю плечами я. К этому моменту я уже сообразил, что по-быстрому перевести разговор на другое, мне не удастся.
— Два месяца назад? И всё это время он пролежал здесь?
— А что я, по-твоему, должен был с ним сделать?
Она садится передо мной прямо на журнальный столик (у него, блять, одна только стеклянная столешница охренительно дорогая, я уж молчу про стоимость всего столика) и, держа рисунок двумя пальцами перед моим носом, демонстративно вздыхает.