Елена была одета в короткий шелковый темно-бордовый халатик, давно потерявший свой первоначальный блеск. На Светке — белая длинная, до колен, футболка с затертым рисунком и явно с маминого плеча. Алешка был облачен в чуть коротковатую ему вылинявшую пижамку, возможно, перешедшую к нему по наследству от сестры.
Да и сами дети, худенькие, с бледными, заостренными лицами, что особенно было заметно при тусклом свете сорокаваттной лампочки, выглядывающей из нижнего среза матового белого плафона с золотистой каймой, чуть пожелтевшего от времени и свисавшего с потолка на посеревшем шнуре, заляпанном пятнами побелки, навевали грусть и сожаление.
И еще злость. Злость на разваливших великую державу и разграбившую ее, злость на общество, лишь называвшееся таковым, и которому было совершенно наплевать на частицы — даже малые — себя самого.
Здесь, в этой квартире, казалось, не жили, а старались выжить.
Но, несмотря на это, Евгению в этой шумной компании было уютно, и он чувствовал себя легко, приятно и непринужденно, совершенно позабыв на время о своих проблемах и горестях.
Елена просила наливать ей «чуть-туть, на донышке», и Евгению приходилось подстраиваться к девушке, наполняя свою рюмку максимум наполовину.
Вначале беседа шла вяло, ограничиваясь лишь стандартными фразами, дежурными шутками да бородатыми анекдотами, которые Евгений вворачивал не всегда в тему, пытаясь разбавить ими неудобные минуты молчаливых пауз.
Потом Елена ушла укладывать детей, а Евгений вышел покурить на площадку. Дымя сигаретой, он старательно делал вид, будто не замечает, как периодически затемняется глазок в двери напротив, а рядом, направо, дверь даже чуть приоткрывается и в щель высовывается любопытный соседский нос.
Ему было наплевать. Любопытных всегда и везде хватало.
Когда он вернулся на кухню, Елена уже сидела за столом, разглаживая клеенку на углу стола. Она натянуто улыбнулась.
Евгений, восприняв это как намек, решил откланяться — навязывать себя и портить вечер не хотелось.
Но Елена не отпустила. То ли из вежливости, то ли из благодарности за принесенные Евгением продукты. Хотя Евгений больше склонялся в пользу второго.
Однако, не ушел. Присев на стул, он разлил коньяк по рюмкам. По привычке налил девушке больше, чем обычно, но та, казалось, не заметила. Елена спросила его о работе — он принялся рассказывать. Сначала в сухой, несколько биографической форме, затем постепенно перешел на лица, пересыпая речь шутками.
Евгений говорил громко, а раскрасневшаяся от выпитого и духоты Елена, звонко смеялась, запрокидывая голову назад. Пришлось прикрыть дверь, чтобы не разбудить детей.
Потом Елена рассказывала смешные истории из своей больничной жизни. Медицинский юмор, окрашенный преимущественно в оттенки серого, включая и черный цвет, был своеобразен и с привкусом цинизма. Однако, Евгений насмеялся от души.
Коньяк закончился, но пить больше все равно не хотелось.
Елена поставила на газ чайник, заварила в большие бокалы крепкий кофе и выставила на стол вазочку с конфетами.
Обжигающе горячий кофе пили маленькими глоточками, хрустя дешевой карамелью со сливовой начинкой.
Елена вдруг заговорила об искусстве, а потом выбежала куда-то и притащила на кухню огромную картонную папку, набитую рисунками. Она перебирала рисунки, передавая Евгению только некоторые из них.
Евгений, не особенно разбиравшийся в живописи, все же отметил высокий профессионализм художников. Рисунки были выполнены в основном простым карандашом или углем, но попадались и яркие, цветные. На всех была изображена Елена — стоя или сидя, в различной одежде.
Девушка, смущаясь, пояснила, что подрабатывает натурщицей в институте. Евгению ничего другого не оставалось как сказать, что ничего плохого в этом не видит — мол, искусству нужны яркие образы, — хотя в душе он был несколько ошеломлен. К тому же у него не было ни одной знакомой девушки, с которой художники писали портреты.
И сейчас впервые в жизни перед Евгением сидела живая девушка, воплощенная мастерством художника в живописные образы. Елена пояснила, что работы ей дарила подруга, преподающая в этом институте, причем только лучшие из работ ее учеников.
В папке оставались еще рисунки, но Елена отказывалась их показывать Евгению. При этом она прижимала папку к груди двумя руками и краснела. Евгений сгорал от любопытства.