Как и следовало ожидать, узнав о двойной игре своего начальника штаба, генерал Гриппенберг, уже в свою очередь, перестал делиться планами с Рузским. Ведь одно дело — предоставление главнокомандующему копий официальных бумаг, и совсем другое — передача ему и многих планов, рассматриваемых в устных беседах командарма–2 со своими сотрудниками. Теперь уже командарм стал таиться от своего помощника. Командарм–1 ген. Н.П. Линевич 4 февраля 1905 г. Отметил в своем дневнике: «Куропаткин сказал, что Гриппенберг в свои планы и предположения не только никого не посвящал, но даже и начальник штаба Рузский ничего не знал о предположениях Гриппенберга»{5}.
Наверное, ген. О.К. Гриппенбергу было неприятно видеть такие действия со стороны человека, с которым он два года плечо к плечу проработал в Виленском военном округе. Ситуация усугублялась еще и тем, что назначение Гриппенберга на должность командующего 2-й Маньчжурской армией было обставлено таким образом, что он расценивался как потенциальный преемник незадачливого главнокомандующего ген. А.Н. Куропаткина, умудрявшегося отдать противнику плоды победы даже в фактически выигранном им сражении (Ляоян). Именно поэтому немного выше и было сказано, что в начале 1905 г. командарм–2 являлся вторым по значению военачальником в Маньчжурии. Немудрено, что Куропаткин, бывший младше на десять лет, старался иметь максимум информации о деятельности Гриппенберга. Возможно, именно поэтому не была доведена до логического завершения успешно развивавшаяся операция под Сандепу, где лавры победителя доставались командарму–2. И вот нашелся помощник О.К. Гриппенберга, который старался предоставить главкому требовавшуюся ему информацию, хотя служебные обязанности вовсе не требовали этого от генерала Рузского.
То есть в этом конфликте ген. Н.В. Рузский явно занимал сторону главнокомандующего генерала Куропаткина. Да и среди сотрудников генерала Рузского не существовало нормальных отношений. Граф А.А. Игнатьев описывает штаб 2-й армии перед операцией у Сандепу в таких словах: «Обед только что кончился, и в штабной столовой я застал только двух-трех незнакомых генштабистов, допивавших чай. Узнав о моем намерении явиться к начальнику штаба или хотя бы к генерал-квартирмейстеру, они заявили, что начальство занято и принять не сможет… Новые коллеги и генералы, прибывшие из России, имели твердое намерение показать нам, старым маньчжурцам, как следует воевать». И далее А.А. Игнатьев описывает выполнение им просьбы командира 1-го Сибирского корпуса ген. Г.К. Штакельберга под Сандепу: «К вечеру он попросил меня съездить в штаб 2-й армии узнать обстановку и причину приказа об отступлении. Но объяснять мне там что-либо никто не пожелал: я оставался чужим среди этих прибывших из России генштабистов, полных апломба и самоуверенности. На их кителях уже красовались боевые награды, щедро розданные командующим армии Гриппенбергом»{6}. Недаром под Мукденом побежали именно 2-я и 3-я армии, а 1-я армия отступила в порядке.
Здесь отчетливо появляется такое свойство характера ген. Н.В. Рузского, как стремление стать на сторону более сильного и высокого начальства. Так, своей предыдущей карьерой ген. Н.В. Рузский во многом был обязан наиболее авторитетному русскому военачальнику и педагогу М.И. Драгомирову, который на протяжении многих лет занимал пост командующего войсками Киевского военного округа. Такие личные качества Н.В. Рузского, как великолепный ум, твердый характер и исполнительность, высоко ценились Драгомировым, раз на протяжении 6 лет Рузский служил на посту генерал-квартирмейстера штаба Киевского военного округа. Далеко не всеми современниками это выдвижение рассматривалось как верный выбор ген. М.И. Драгомирова, именно в связи со стремлением Н.В. Рузского выдвигаться наверх по пути наименьшего сопротивления, часто с помощью интриг и закулисных игр. Например, ген. А.-К.М. Адариди, знавший Н.В. Рузского еще перед войной, пишет о нем следующим образом: «Трудно понять, как такой знаток людей, каким был Драгомиров, мог его выдвинуть, так как ни особым талантом, ни большими знаниями он не обладал. Сухой, хитрый, себе на уме, мало доброжелательный, с очень большим самомнением, он возражений не терпел, хотя то, что он высказывал, часто никак нельзя было назвать непреложным. К младшим он относился довольно высокомерно, и к ним проявлял большую требовательность, сам же уклонялся от исполнения поручений, почему-либо бывших ему не по душе. В этих случаях он всегда ссылался на состояние своего здоровья»{7}.