– Ёжики в тумане, – шутил отец.
Спать я лёг с рассветом. Разобрал диван, расстелил простынь, взбил подушку, устроился, накрылся пуховым одеялом. За окном шёл снег. Белел, отражая свет луны.
– Дома, – прошептал я и провалился в сон. Разбудила мама.
– Вставай, соня. Сегодня новый год, пора готовиться.
Я проснулся, помахал ей рукой. Глянул на часы: половина десятого.
– Мы вчера засиделись, – сказал я. – С петухами легли. Столько не виделись, столько всего произошло, даже не представляешь.
Мама рассмеялась, присела на край дивана, потрепала меня по голове, будто маленького детсадовца.
– Надо за ёлкой сходить, украсить. Приготовить салаты, мясо в духовку поставить, убраться, стол разобрать. Умывайся, я кофе сварю.
Я отправился в ванную. Ополоснул лицо тёплой водой, побрился, всмотрелся в отражение в зеркале. На лбу появились кривые морщины, глаза потускнели, и нет огонька, который в юности позволял совершать чудачества. Москва высосала из меня яркость, потушила огни. Недавно справил двадцать шесть, а на вид далеко за тридцать. Я прижался лбом к прохладному стеклу, собрался с силами.
На кухне пахло кофе. Мама грела турку на медленном огне, и крепкий аромат витал в воздухе. Я нарезал хлеба, сыра, очистил от кожуры яйца, намазал маслом кусочки белого, разложил бутерброды на тарелке.
– Знаешь, на днях в журнале статью прочитал, что кофе на завтрак пить вредно. Врачи советуют зелёный чай и кашу, а кофе часов в двенадцать, так сказать, для поддержания тонуса.
– Сколько вы дымите с отцом, никакой чай на пользу не пойдёт. У нас завод за день столько отходов в воздух выбрасывает, что кофе и не заметен, а в Москве твоей подавно: и пробки, и выхлопные газы, и прочая гадость. Травят нас, как крыс, а потом удивляемся: здесь болит, там болит, тут опухоль выросла, рак по области пешком гуляет, – сказала мама.
Мы позавтракали, зарядившись «вредным» кофе, и отправились за покупками. Снега за ночь навалило по колено, дороги расчистили, а тротуары красовались протоптанными тропинками, поэтому мы шли, как заправские лыжники – паровозиком. Мама разговаривала по мобильному телефону с кумой, спорила о выбранном меню, предлагала разные варианты, а я наслаждался внутренним спокойствием и вспоминал район. Вот детский сад «Лёвушка», прямо рядом с домом: здесь собирался гоп-компанией сначала десятый, а потом и одиннадцатый «В» класс, пятнадцать-двадцать человек, несколько баклашек «Три медведя» или «Арсенального», пластиковые стаканчики, потрёпанные пачки «ЛМ». Каждый проходил эти этапы, когда хочется казаться взрослее, и сигарета во рту превращает из жалкого щенка в сердитого барбоса. Дешёвые понты. Как мы были глупы в те годы!
За детским садом – дом буквой Г, а за ним – небольшая асфальтовая дорожка. В девяностых здесь были болота, затем их высушили, собирались строить дома, но дальше свай дело не зашло, котлованы так и остались с «зубами в сто рядов». Сейчас местные шишки хотят обустроить тут пруды и превратить захудалый район в место отдыха, но я слышу эту легенду из года в год и знаю, что приеду через десятилетие и картина не изменится.
– Сошлись на мантах и шубе, – сообщила мама, вырывая меня из раздумий.
– И столько нужно было спорить? – захохотал я. – Десять минут идём, вы сто тридцать вариантов обсудили.
Дорожка привела нас к остановке. Когда-то здесь бурлила жизнь: был крохотный рынок со сладостями, ларьки с кассетами, продавались проездные на трамвай. Смешные бабульки в оренбургских пуховых платках торговали семечками, а в «Роспечати» всегда имелся свежий номер «Советского спорта» или молодёжного журнала «Кул». В настоящем нет ничего: ларьки и рынок снесли, «Роспечать» переехала в центр, журнал «Кул» канул в лету, а кассеты никто не слушает. Нынешнее поколение школьников наверняка не знает, что такое магнитофон. Интернет правит миром, как телевидение в девяностых.
Мы свернули направо, на улицу Пацаева. Пару минут, и перед взором большой ёлочный рынок. По традиции искали сосну, невысокую, но пушистую, с несколькими шишками. Мама потянула за рукав, махнула головой. Я приметил красавицу, поторговался с продавцом, снизив цену до приемлемой, и мы тронулись обратно.
– Помнишь, в пятом или шестом году за сосной дядька ходил? – спросил я.