А там... Он уже видел, что там будет. Ему не нужна страсть. Черт с ней, этой страстью!.. Не до мести сейчас. Просто хоть раз за эти годы... Снова почувствовать, как это хорошо...
– Тебе что нужно, чмо?!
Разбоев опомнился и ужаснулся тому, что происходит.
Увлеченный желанием, он догнал девушку и схватил ее за руку. И теперь она, резко вырвав ее из цепкой хватки бродяги, смотрела на него совсем не Маришиными глазами. У той в зрачках всегда стояла истома. У этой пылает пожар. Она даже не испугалась.
– Тебе что нужно, чмо?! – повторила она и скользнула ладошкой в сумочку.
Он сглотнул слюну. Ему очень хотелось сказать: «Пойдем со мной», но вдруг поймал нюхом то, что доселе было ему недоступно – свой запах. Он был столь отталкивающим, что Разбоев снова сглотнул и посмотрел на ноги девушки. Ноги! Они были по-прежнему манящими... Сама она не пойдет, в ней много гнева и неприязни. Значит, нужно бить... Следующей ночи наедине с самим собой Разбоев уже просто не выдержит. Ему нужна рядом слабая душа, способная исполнить все его прихоти. А таких у него накопилось столь много, что для их реализации не хватит всех семнадцатилетних Мариш, гуляющих по Москве.
И в этот момент он почувствовал, как в глаза врывается жар, а в ноздри – удушающий, разрывающий их до самого затылка ядовитый газ! Какая боль!.. Светлый образ мгновенно улетучился из его головы, и первой мыслью, занявшей освободившееся место, была мысль о воде.
Следующим очагом возникновения нестерпимой боли была вспышка как раз в том месте, которое... Носок туфли на шпильке, врезавшись в пах Разбоева, вырвал из его легких утробный вой.
– Я сейчас еще пацанов позову, они тебе быстро мозги вправят!..
И среди пожара, пылающего перед глазами, послышалась частая дробь удаляющихся шагов.
Ждать обещанных пацанов-нейрохирургов Разбоев не стал. Стараясь не кричать от разрывающей его душу ненависти, он продирался вслепую сквозь кусты, чтобы удалиться от злополучного места, и вскоре набрел на коммерческий киоск. Женщина средних лет, торгующая в нем сигаретами, сжалилась и подала ему в окошко бутылку воды. Разбоев промыл глаза и впервые проявил себя как мудрый практик, получающий результат после произведенного опыта. Оказывается, глаза, пораженные перечным газом, водой промывать нельзя. Но чтобы понять это, их нужно промыть. Стараясь не попадать более на глаза продавщице, Разбоев пошел вдоль киоска.
Сегодня он сделал еще один вывод, закрепленный практикой. Не нужно душещипательных бесед и попыток понравиться. Если хочешь удовлетворения, нужно бить. Бить до тех пор, пока жертва не потеряет способность сопротивляться. И уже после, не опасаясь ни пацанов, ни случайных прохожих, достигнуть того, к чему так страстно стремился.
Теоретик Разбоев стал постепенно трансформироваться в неплохого практика. Случилось это второго июля, и до первого убийства оставалось ровно две недели.
А ту февральскую ночь он помнил плохо.
Был слишком пьян для того, чтобы оглядываться по сторонам, избегая встреч с соседями, и болен для того, чтобы обращать на это внимание, даже будучи трезвым. С трудом нашарив в карманах ключ от входной двери, он стоял, упершись в косяк лбом, и вполголоса ругался. Из пальцев, липких и скользких, ключ постоянно выскальзывал, новое движение причиняло ему нестерпимую боль, и он никак не мог понять причину ее происхождения.
Наконец, после пятой или шестой попытки, ключ попал в руку и переместился к замку. Он клацнул, дверь подалась и впустила внутрь.
Раздумывая, захлопнуть ее или оставить как есть, Разбоев собрал воедино остатки разума и лягнул створку ногой. Раздался глухой стук, его окружила темнота, и он рухнул на пол.
Через полчаса он пришел в себя. Причиной тому было не протрезвление, а жажда и тяжесть в затекшей руке. Застонав, он приподнялся и сел на пол. Теперь находиться в темноте было более привычно, чем когда он вошел, и уже без труда он мог определить, где заканчивается коридор и начинается комната. Та комната, где он впервые в жизни испытал с Маришей нечто похожее на транс.
Странно, но постоянная жажда обладания женским телом почему-то не появлялась. Это было удивительно, потому что это было первое, что завладевало всеми его органами, едва Разбоев приходил в себя или, будучи трезвым, на мгновение расслаблялся. Преодолев коридор, он вошел в комнату и сел на грязный, залоснившийся за три года диван. Ну... Где она, Мариша? Или иная, на нее похожая... Он готов.
Но она не пришла. Да ему и не хотелось. Ему не хотелось – мыслимое ли дело?!
Он стал вспоминать. Не может быть... При третьей или четвертой попытке проникновения в собственную память, он четко вспомнил два момента.
Момент первый. Он выпивал. Впрочем, это было даже не воспоминание, а догадка. Раз рубашка в крови да болит...
Кстати – подумал он – что у него болит?
И только сейчас увидел свои руки. Они, разодранные в кровь, выглядели, как клешни космического чудовища. На них явственно проглядывались следы, напоминающие раны от ногтей, и кожа с мест разрезов отсутствовала. Словно кто-то почистил ему руки ножом-«экономкой», коим заботливые хозяйки снимают с картофелин кожуру. Хозяйки... Женщины, получается.
И в этот момент его мозг пронзила молния, вырвавшаяся из глубины памяти. Пронеслась над головой, осветила на мгновение странную картину, и потом снова наступила тьма.
Но для того, чтобы запечатлеть ту картину в своем сознании, этого мгновения Разбоеву оказалось достаточным. Достаточным, чтобы запомнить, достаточным и для того, чтобы оценить. И он в изнеможении повалился на диван спиной, стараясь пережить то мгновение снова и снова.
Он видел широко распахнутый женский рот с тонкой и блестящей, как паутинка, ниточкой слюны. Он помнил женский крик, вырывающийся из него и раздающийся под ним, Разбоевым. И то ощущение полета, расслабившее все его тело.
Не может быть... Это была Мариша или кто-то, кто так мучительно для него похож на нее?
И через несколько минут созерцания этой фотовспышки памяти кто-то позвонил в его дверь. Он решил не вставать, но позвонили еще. Потом еще и еще.
Разбоев поднял свое тело с дивана и побрел в прихожую. Уперся одной рукой в косяк, а второй отвернул в сторону язычок старого английского замка.
И в лицо ему ударила целая стена света.
– Разбоев Борис Андронович. Это вы?
– Да ты смотри... это алкаш! – вторил ему другой голос.
Его взяли за шиворот и завели в собственную квартиру. Бросили на диван, как куклу, и осмотрели со всех сторон.
А он лежал и глупо морщился, стараясь сосчитать тех, кто располагался вокруг. Кажется, двое в синем, в форме. Кажется, двое в штатском... А эти двое, получается, с ними.
– Смотри, на нем кровушки, как из ведра, – сказал кто-то из них, шестерых. – Звони.
И тот, к кому это относилось, позвонил.
– Мы его взяли, – сказал и захлопнул крышку мобильного телефона. – Сука.
К кому относилось это, Разбоев не понял.
Глава четвертая
Пересыльная тюрьма «Красная Пресня» – приют для тех, кто начинает свое долгое плавание по океану криминальной жизни под полным контролем государства.
Разбоев не сразу понял, почему его поместили не в душную восьмиместную камеру, заполненную двадцатью арестантами (о таком распределении жилой площади в тюрьмах ему не раз рассказывал опытный в таких делах Гейс), а в темную одиночку. Чем он, спрашивается, лучше или хуже остальных, помещенных сюда государством?
Он так и спросил об этом надзирателя, который привел «баландера» [2] с кастрюлей на каталке:
– Уважаемый, почему меня в общую камеру не завезли?
Разбоев сказал «завезли», потому что из уст развязного Гейса, на обеих руках которого синели безобразные татуировки, слышал, что в тюрьму не «садятся», а «заезжают».
Тот внимательно посмотрел на Разбоева сквозь крошечное оконце «робота» [3] и бросил:
– Моя бы воля, сука, я бы тебя не сюда, а сразу в лес завез.