- Вряд ли. Но они - вожди, приходится им подчи няться.
- Такое общество неустойчиво, - уверенно сказа ла Ихи-вара. - Ты согласен с этим?
- С властью у нас действительно творится что-то непонятное, - решил Ростик пооткровенничать. - Но это поправимо.
- Только не нужно делать главным никого из... - и юноша, лежащий у огня, произнес какое-то неприят но прозвучавшее слово. Ростик догадался, что это пре зрительная кличка аймихо на языке аглоров.
- Нет, думаю, никто из них не станет верховным вождем нашего мира... Я имею в виду, человечество.
Бастен посмотрел на Ростика в упор. Если можно было взглядом оказывать физическое давление, подобное сильному ветру, то это был именно такой взгляд.
- Вы нам в целом не нравитесь, люд-Рост, - ска зал он медленно и отчетливо, словно Ростик мог его не понять. - Вы слабы, неправильно организованы и не очень умны. Но мы считаем, что вы - не безнадежны. И к тому же совершенно непонятным образом умеете сражаться... Хотя выучка большинства солдат вашей армии привела бы в отчаяние самого нетребовательного из аглоров.
- Разве такие бывают? - попробовал пошутить Рос тик. Осознав, что шутка не удалась, посерьезнел. - Так вы останетесь с нами?
Молчание длилось долго, очень долго. Рост уже думал уйти, когда вдруг юноша, подошедший с вымытыми плащами, нехотя, едва слышно, отозвался: Завтра - с вами.
Потом Ростик облетел южный фланг своих войск. Там все было тихо, как-то подозрительно тихо. Даже дикие бакумуры растянулись в длинную цепочку, пробить которую одной атакой не составило бы труда. Вернувшись в Центральную крепость, он пошагал к себе, как, вдруг встретил в коридоре Любаню. Она тащила донельзя окровавленный поднос с хирургическими инструментами, а за ней бежало вприпрыжку двое маленьких бакумурчиков с грязными клеенками, простынями и бинтами... Вернее, тем, что в Полдневье заменяло бинты.
- Ты как тут оказалась? - удивился Ростик. Он даже не успел ничего почувствовать при виде своей прежней жены.
Любаня искоса посмотрела на него, скользнула боком по коридору и уже сзади, неожиданно обернувшись, проговорила: - Ким ранен, очень серьено.
Все смутные переживания по поводу неудачной женитьбы мгновенно выветрились из головы Ростика. Он помчался в лазарет и нашел Кима.
Тот лежал на каком-то подобии носилок, поставленных на умело и расчетливо связанные из местной травы козлы, укрепленные каменным литьем. Он был в сознании, но его кожа была серой от боли и потери крови. Увидев Ростика, Ким слабо улыбнулся, и голосом, в котором вдруг начал скрипеть какой-то малознакомый акцент, возможно, корейский, оповестил:
- Не волнуйся. Операцию уже сделали... Жить буду, хотя... не скоро. Даже руки-ноги целы, так что еще повоюем, если пауки... нас не прикончат.
- Завтра все решится. - Ростик поправил одеяло, которым Ким был укрыт, и от облегчения даже шмыг нул носом. - Если правильно все разыграем, то им с нами не справиться. - Ты уж постарайся, - сказал Ким и закрыл глаза. Ростик еще немного посидел, прислушиваясь, как Ким дышит. Потом стал осматриваться. Лазарет был ужасным местом - грязным, сырым от дыхания и пота слишком многих людей. Он едва вмещал ту боль, которая тут скопилась, едва не обваливался от криков и стонов, самой черной ругани и неумелых молитв, но... Тут уже была надежда, это отчетливо читалось в лицах людей на койках. И в поведении медсестер в грязных, некогда белых халатах. Действительно, остаться на поле боя, не знать, что с тобой, возьмутся ли лечить тебя медики - было куда страшнее, чем находиться тут.
И все-таки аймиховская выучка давала себя знать. Ростик сумел вполне квалифицированно отгородиться от этого места, хотя и почувствовал, что теперь не сумеет забыть о нем. Для того чтобы не путаться под ногами у медиков, он вышел, нашел в столовой девушку Ладу, донельзя усталую, которая, в отличие от быстро работающих челюстями загребных, лениво жевала какую-то кашу, и попросил ее подготовить гравилет через четверть часа. Она вздохнула и кивнула.
Они вылетели снова, прошлись над войсками, уже со знанием, которое Ростик почему-то впервые почувствовал в лазарете. А может быть, еще во время разговора с аглорами, хотя тогда совсем об этом не думал - о завтрашнем дне, о том, что пауки теперь попробуют что-то новенькое, о чем люди, может быть, не подозревают.
Высадившись, он походил между костров людей, диких волосатиков, многие из которых не выпускали доставшиеся им в бою ружья, между яркими кострами пернатиков, то и дело подсыпающих в огонь вместе с дровами и сухой травой что-то, похожее на соль. Огонь от этого становился желтым или синеватым, временами почти кобальтовым, бегимлеси это очень нравилось.
Ростика встречали сдержанно, но почти всегда освобождали местечко у огня, где было поменьше дыма, спрашивали о противнике, иногда предлагали поесть или хотя бы выпить чаю. Он недолго сидел то тут, то там, говорил какие-то слова, которые полагалось бы говорить командирам в подобной ситуации, от чая, как правило, отказывался, шел дальше... Но все время думал о том, что он должен сделать, чтобы враг не прорвался завтра через этот хлипкий и уже усталый заслон... Он думал, думал.
А потом неожиданно даже для себя отправился спать в крепость и, перед тем как улечься, оповестил через вестовых, что к пяти ночи ждет у себя всех командиров полков.
Совещание это Ростик впоследствии помнил плохо. Потому что оно очень быстро окончилось и потому что он толком так и не проснулся, хотя отлично понимал, какие приказы раздает этим усталым, обросшим мужикам... Лишь в конце совещания он заметил в задних рядах Аду, которая в отсутствие Евы привела ее крейсер после ремонта. Ростик хотел было спросить, как чувствует себя его рыжеволосая красавица, но не стал - около него было слишком много людей, и потери были таковы, что спрашивать о ком-то, даже о самом близком человеке, было неправильно.
Командовать воздушными силами он приказал Бабурину, который поворчал, мол, не любит этого дела, но все-таки подчинился. И, оставив свои слабые лодочки, согласился пересесть в один из крейсеров, в которых вакансий на все посты, к сожалению, стало слишком много.
Сразу после рассвета Ростик еще немного "придавил ухо", и вот в этом состоянии некритической полудремы вдруг понял, что все сделал правильно. И удивительным образом осознал, что теперь, когда он сделал со своей стороны почти все, что требовалось, нужно готовиться к чему-то, что произойдет послезавтра, когда пауки начнут выдыхаться, и война... быть может, окончится. Он по-прежнему не был уверен, что люди победят, но то, что ему думалось о послезавтрашнем дне, - внушало надежду. Разбудили его чуть ли не к девяти часам. Сдержанно ругаясь на вестовых, которые не выполнили просьбу поднять его с первой стрельбой, он оделся, умылся, на ходу выпил горячего, как ад, чаю с лепешкой, намазанной какой-то пастообразной смесью трав, по вкусу похожей одновременно на хмели-сунели и на мед, и, не поднимаясь на башню крепости, чтобы посмотреть, что изменилось в построении противника, побежал к своей лодочке, около которой мирно, в обнимку с загребными, дремала Лада.