А не лучше ли вернуться?
Но любопытство взяло верх, и помимо своей воли Рик начал пробираться с велосипедом по высокой траве к опушке.
Подойдя ближе, он разглядел, что это за предмет. Мощный, покрытый красным лаком мотоцикл безмятежно стоял возле березы, словно был неотъемлемой частью этого уголка природы и никуда не собирался отсюда уходить.
А где же водитель? По нужде укрылся где-нибудь под деревьями? Но не слишком ли надолго он пропал? Или, может, лежит в траве и милуется с той, которая приехала с ним?
Вопреки всем доводам рассудка любопытство влекло Рика к мотоциклу.
Он увидел, что это «Харли Дэвидсон». «Может быть, его владелец – член фирменного клуба?» – рассеянно подумал юноша.
Однако куда же девался водитель?
Рик снова посмотрел на Заячий пруд и знакомую виллу, которую почти целиком заслоняли деревья.
Видны были только слуховые окна, но сейчас, глядя на них, он чувствовал себя уверенней и безопасней – ведь там живут люди.
А чужой мотоцикл все мерцал в красном отблеске темнеющего вечернего неба.
Брошенная машина, когда она стоит вот так, вроде бы ничья, производит непонятное, жуткое впечатление. Особенно когда лес темнеет и замирают последние звуки, напоминающие о людях.
Рик слышал только отдаленный гул автомобилей. Но этот гул заглушался хрустом веток под его ногами.
В сущности, он остался один на один с большим дорогим мотоциклом, и в этом было что-то сверхъестественное, пугающее.
Рик был не робкого десятка, но обстановка была до того мрачной и зловещей, что он даже пошевелиться не смел.
Надо удирать! Какое ему, собственно, до всего этого дело!
Он еще раз скользнул взглядом по Заячьему пруду и опушке леса, собираясь повернуть велосипед и уехать туда, где на западе еще горит закатная полоска, но вдруг замер.
Сердце громко забилось, в голове зазвенело.
Господи Иисусе, вот он где, владелец мотоцикла!
3
Поезд на Утрехт отходил в 21.38 – как всегда точно по расписанию.
Де Грип, ускоривший шаги, чтобы не упустить последних наставлений жены, отметил это с радостью и облегчением. Те времена, когда он стремился растянуть прощание с женой, когда каждая минута была драгоценна, отделяли от нынешнего дня двадцать пять лет. Де Грип терпеть не мог провожать близких на вокзал – хотя бы потому, что как уезжающий, так и остающийся считали своим долгом болтать о всякой чепухе, ведь молчаливое ожидание отхода поезда было еще мучительней.
Но за последнее время отношения в семье значительно улучшились, потому, наверное, что они с женой научились в какой-то мере улаживать возникавшие между ними недоразумения.
Герда, к примеру, стала воздерживаться от колких замечаний, когда видела, что он, клявшийся «больше не курить», позволял себе украдкой сделать несколько затяжек на чердаке или в уборной, а он со своей стороны подавлял хоть и с трудом, раздражение, если жена заявляла, что необходимо вымыть окна или убрать комнаты, как раз тогда, когда он собирался спокойно отдохнуть дома часок-другой.
Ни один из них не смог бы в точности определить, что именно помогло им наладить отношения. Скорее всего, сознание, что они худо-бедно прожили бок о бок полжизни и что разумнее извлечь из второй половины все хорошее, что только возможно.
Эта самодисциплина привела к изумительным результатам – они вновь открыли друг в друге много прекрасных качеств, которых долгие годы совсем не замечали.
Он не был уверен, поняла ли Йосина, их семнадцатилетняя дочь, что родители теперь живут дружно, но факт остается фактом: она уже не перечила отцу так часто, как прежде.
И все же чудесно побыть несколько дней одному, без жены и дочери. Жена его поехала в Вурден навестить родителей, Йосина переселилась к подруге, и он может распоряжаться своим временем, как ему хочется, тем более что у него выдалось несколько свободных дней.
Только поезд скрылся, Де Грип повернул назад, пробежал по первой платформе и через опустевший зал ожидания направился к выходу.
Он постоял немного на верхней ступеньке вокзальной лестницы. В этот вечерний час на площади было почти безлюдно. Вот проехало такси, за ним два автобуса и несколько велосипедистов.
Слева от вокзала стояли трое скандинавов, длинноволосые, голубоглазые, в экзотических восточных одеяниях. Они раздавали редким прохожим листовки, призывающие улучшить жизненный уровень неимущих.
Выражение лица Де Грипа, видимо, не вдохновило их на то, чтобы подойти к нему с листовкой. Наверное, на лице у него было написано, что обычный ход вещей вполне его устраивает.
Солнце давно уже зашло, и по всему городу сверкали, мерцали и подмигивали неоновые рекламы. По другую сторону площади за развесистыми ясенями белели стены старой гостиницы, к которой слева примыкал новенький кинотеатр; реклама на его фасаде изображала чрезмерно обнаженную девицу, что должно было соблазнять прохожих на покупку билетов в кино.
Рядом с кинотеатром высилось внушительное, дорогое и тоже совсем новое здание налогового управления – точь-в-точь отлитое из бетона и стекла уведомление о необходимости уплаты налогов.
Справа от гостиницы ревнители реконструкции соорудили два многоквартирных дома, безвкусно поставленных торцом к проезжей дороге, так что, выходя из вокзала, пассажиры любовались полутемными лестничными маршами. Еще чуть правее когда-то находился старый городской сад, теперь это был так называемый Бунгало-Парк; в лабиринте извилистых дорожек между коттеджами и лужайками, пожалуй, одни только собаки уверенно находили дорогу.
Старые кастеллумцы помнили вокзальную площадь, окруженную уютными кафе, а за ней живописный городской сад и теперь уже не чувствовали себя здесь как дома, потому что в угоду модернизации от их жизни просто-напросто откромсали целый кусок.
Они уже не могли, как бывало, посидеть на скамейках среди розовых кустов, покормить на пруду уток или перехватить пивка в «Золотом ястребе» и «Кружке пива».
Теперь вокзальная площадь утратила для них всякую привлекательность, а потому они бывали там, лишь когда нужно было попасть на поезд, да и тогда с опасностью для жизни торопливо пробегали по «зебре».
Впрочем, Де Грип не очень-то предавался ностальгическим раздумьям – на это он редко тратил время. Он размышлял над тем, как провести остаток вечера и что делать завтра.
Если погода не испортится, он, пожалуй, поедет в Нордвейк. Теперь, когда отпускной сезон кончился, на пляже и приморском бульваре не будет людно. Если выехать рано утром, можно побыть часика два наедине с волнами и с собирателями ракушек. А вечером он немного почитает, выпьет рюмочку и – пораньше на боковую.
В радужном настроении по случаю столь блестящих перспектив он сбежал по ступенькам и направился на автостоянку к своей машине.
Патрульный автомобиль вылетел слева из-за угла прямо на красный свет.
Рядом с Де Грипом он затормозил; дежурный выскочил на мостовую и поспешил к нему.
Эрик Ягер сразу после ужина вернулся к себе в полицейское управление: надо было выполнить кое-какие формальности, связанные с попыткой ограбить оптический магазин на Хоофдстраат. Произошло это два дня назад.
Такое дело, скорее всего, мигом бы проскочило по статье «без особо серьезных последствий» и, уж конечно, не попало бы в разряд «особо тяжких преступлений», если бы живший рядом пекарь, увидев в половине второго ночи на плоской крыше соседского дома какую-то темную фигуру, только позвонил в полицию, а затем сделал то, чего ради покинул свою теплую постель. Этого было бы вполне достаточно.
Однако, взволнованный приключением, ворвавшимся в его полную трудов, но в целом однообразную жизнь, он пренебрег тем, ради чего поднялся с постели, вернее, начисто забыл об этом, и вступил на путь героической доблести.