– Уж очень ты лихо несешься! – крикнул Ян. – Следи за встречной машиной. Она виляет.
– Сам ты виляешь, – отрезала Дина. – Будешь говорить под руку, посажу машину на обочину. Он замолчал.
Она искоса посмотрела на него: лицо одутловатое, раскрасневшееся. У Яна появилось брюшко, это был уже не тот молодой человек с ладной фигурой, за которого она пятнадцать лет назад вышла замуж. Разумеется, она все еще любила его. Но в последнее время ей все чаще хотелось ему нагрубить. Особенно когда он целый вечер у нее на глазах ворковал с какой-нибудь другой женщиной.
Но, как ни смешно, большинство этих людей ей нравились. Даже женщины. Она с удовольствием болтала с ними, помогая на кухне приготовить закуску. Мужчины, по-видимому, тоже прекрасно ладили друг с другом. У каждого была своя собственная жизнь, но было и много общего. Дети, работа, бытовые проблемы. Тысяча вещей, о которых можно было спокойно разговаривать весь вечер. Точка. Не надо об этом думать. Все это в прошлом.
Когда они проехали Ферленгде-Хоофдстраат и свернули к Ниувкоопу, дождь прекратился. Дорога, правда, была еще мокрая, но меж тучами сверкали звезды. Слава богу, зловещего красного зарева в небе не видно. У Дины вырвался вздох облегчения.
– Что с тобой? – подозрительно спросил Ян.
– Вот что я тебе скажу, – ответила она со злостью. – Больше я так не могу. Мы уже три раза бросали детей одних ради развлечений, пропади они пропадом. Если тебе нравится, можешь продолжать, только без меня.
– Что ж, я и один сведу знакомство с какой-нибудь парой, – «нашелся» он, – раз ты не против.
– Мне на все наплевать, но я не намерена оставлять детей ночью одних! – крикнула Дина. – А насчет этих твоих знакомств мы еще поговорим. Пока что я выхожу из игры.
Ян не без удовольствия отметил, что еще не все потеряно.
Через полминуты они были дома. Автомобиль пронесся по дорожке к гаражу, дверцы захлопнулись с такой силой, словно их припечатали печатью, – вечеринка явно не удалась.
С этой минуты и начался кошмар.
Дина первая подбежала к входной двери. Ее высокие каблуки уверенно и гулко стучали по каменным плиткам. Ян, шедший за ней по пятам, видел по ее осанке – плечи назад, голова гордо вскинута, – что стрелка барометра все еще стоит на «буре». Главное нынче – помалкивать и побыстрее лечь спать в комнате для гостей.
Он на всю жизнь запомнил, что было холодно. Гораздо холоднее, чем обычно в это время года.
Оба они одновременно увидели, что входная дверь открыта.
– Что же это, господи боже мой! Ведь мы ее заперли! – От страха у Дины перехватило горло. Она чувствовала, что и Ян поражен, хотя он не произнес ни слова.
– И свет в коридоре горит! – воскликнула она.
Они друг за другом взбежали по лестнице в большую спальню. Эта дверь тоже была не заперта.
– Тресье, наверное, в уборной, – успокаивающе прошептал Ян.
– Или в ванной, – предположила Дина, растерянно шаря по стене в поисках выключателя, который как назло никак не могла найти.
На одной из кроватей спали Янтье и Геерт, румяные, повернувшись друг к другу спинками. Вторая постель была пуста.
Дина рванула дверь ванной. Включила свет. Навстречу сверкнул кафель и никелированные краны. Тресье не было и здесь.
Ян обежал весь дом. Нигде. Никого.
– Она вышла во двор! Неужели ты не соображаешь?! Кто еще мог открыть входную дверь! – завопила Дина. От ужаса она готова была растерзать мужа за его внешнее спокойствие.
– Но зачем? Что ей понадобилось в ночной темноте?
Вопрос этот, видимо, навсегда останется без ответа.
Ян повсюду включил свет. В кухне, у входной двери, в гараже. Дом сверкал огнями, как в большой праздник. Родители метались взад и вперед, кричали. Их зов слышало высокое звездное небо, но детский голос не отозвался: «Я здесь!»
Пока Ян бегал к соседям, Дина в отчаянии позвонила дежурному по городу, и спустя четыре бесконечных минуты подъехала патрульная машина. За рулем сидел Никкесен.
Родители Тресье бросились к нему, словно он в одну секунду мог рассеять их опасения.
Наутро начался кошмар и для Эрика Ягера и его помощников.
Тресье так и не нашли. Не нашли и каких-нибудь следов. Только на влажной земле под кустом у самой калитки легкий отпечаток ее туфельки.
Де Фрис, сотрудник технической лаборатории, сделал слепок. Другие следы, даже если они и были, смыл проливной дождь.
«Что могло понадобиться ребенку на улице в ночной темноте?» – спрашивали себя все, кто имел отношение к этому делу или просто о нем слышал.
Предположений было сколько угодно. Кто-то вызвал девочку? Забыв родительский наказ, она спустилась вниз и отперла дверь преступнику, который ее выманил? Но почему же под кустом оказался след ее туфельки, а не мужского башмака?
Утром, прочесывая окрестности, нашли только бездомного котенка, который, жалобно мяукая, бегал за полицейскими. Один из сотрудников технической лаборатории сжалился над ним и унес к себе домой.
– А что, если она услышала мяуканье и вышла взять котенка? – предположил кто-то.
Такое объяснение казалось вполне логичным. Тресье была без ума от животных и мечтала завести кошку или собаку.
Но что же произошло потом? Опять этот мучительный вопрос, который обсуждался и в печати.
Нет ничего ужаснее исчезновения ребенка.
Эрику Ягеру пришлось провести тягостную пресс-конференцию, на которой он сообщил все те скудные сведения, какими располагала полиция. Теперь он надеялся только на помощь широкой общественности.
В первые три дня не было вовсе ни малейшей зацепки. Потом объявилась супружеская пара – солидные люди лет под пятьдесят, – они сообщили, что за два дня до исчезновения видели девочку в обществе какого-то мужчины. Светловолосый, лет тридцати, ростом приблизительно метр семьдесят пять, с кривым носом. Серые брюки, черная куртка. Возле магазина на Баккерстраат. Когда? Без четверти четыре, когда кончились занятия в школе. Вполне правдоподобно: ведь Тресье учится в школе на Баккерстраат (это переулок, выходящий на Ферленгде-Хоофдстраат) и занятия там кончаются в половине четвертого. В тот день она, видимо, задержалась в классе минут на десять, чтобы дорешать задачку. Остальные ребята уже разошлись по домам.
О том, что девочка разговаривала с каким-то мужчиной, никто больше не сообщал. Возможно, тот человек просто спросил у Тресье дорогу. Сам же незнакомец не дал о себе знать. Но едва был обнародован его словесный портрет, как хлынул целый поток сообщений, который в течение двух дней буквально заливал полицейское управление. Человека этого видели повсюду, вплоть до Брюсселя.
К супружеской паре приводили для опознания множество людей, но ни одна попытка не дала положительных результатов.
В последующие дни и недели многие горожане немало натерпелись из-за того, что были родственниками или знакомыми семьи Ламмерман. Допрашивали всех, кто знал ребенка или его родителей. Гора свидетельских показаний росла, а дело по-прежнему не сдвинулось с мертвой точки, хотя допросили уже, кажется, добрую половину Кастеллума. Что касается алиби, то и здесь было мало утешительного. У кого могло быть алиби на столь поздний вечер и ночные часы, когда все уже спят?!
И потом, родители. В ту роковую ночь страх и горе за несколько часов довели их до полного отчаяния. Они терзались нестерпимыми муками совести, которые будут преследовать их всю жизнь.
Херсталу не составило большого труда докопаться до причины, по какой они в тот вечер оставили ребятишек дома одних. Истина выплыла наружу. И откровенно эгоистический повод, заставивший родителей покинуть детей, только усугубил трагизм случившегося.
Вначале еще теплилась надежда, что ребенка похитили, чтобы получить выкуп, хотя Ламмерманы не слыли богачами. Разумеется, нашлись прохвосты, которые попытались сыграть на этом. Но их быстро вывели на чистую воду.
Поступали сообщения и от людей, которые якобы где-то встречали Тресье, – со всех концов страны, даже из-за границы. Ее будто бы видели даже в одном из парижских двориков. Вся эта информация тщательно проверялась, после чего каждый раз следовал горький вывод: сведения ложны.