— Не нукай, чай, не запрягал, — голос деда звучал как‑то глухо, а смотрел он как‑то странно, будто сквозь «партизана»… Страшно смотрел. И еле слышно добавил: Нехристь…
— Да открыто, заходи дедушка, — из люка показалась Татьяна. Моментально оценив ситуацию, взвизгнула и юркнула обратно вниз.
— О–о-о–о-о! Баба! – похотливо выдал «партизан», двинулся вперед и, как‑то довольно выдохнул: Жива–а-ая баба!!!
Дальше все происходило, как в замедленном кино.
Краем глаза я увидел короткое движение деда, отпустил банки и, пока они падали, прыгнул в сторону здоровяка. Грохота выстрела я не слышал – будто во сне увидел пролетевшую мимо, со стороны деда, здоровенную пулю. Увиденное вызвало во мне массу новых и непонятных ощущений, среди которых преобладало удивление. Как такое возможно? Про себя успел отметить, что это красиво, безумно красиво. Когда я коснулся земли, мужик, напротив, от нее оторвался: его сложило пополам и швырнуло о дерево, на которое он недавно опирался. Я вставал из кувырка, а вражина уже визжал и сучил ногой. Я схватил лежавший рядом с ним АК и инстинктивно ударил прикладом по лицу. Не думал, что таким способом так легко можно размозжить череп. Не думал, пока не увидел. Приклад с хрустом вошел в лицо. Правый глаз вывалился наружу, изо рта с хлюпаньем полилась черная кровь, зато визг прекратился.
— Злой ты, внучок…
И когда только дед успел подойти ко мне? Ведь у меня опять включилось зрение, позволявшее видеть все вокруг, а время замедлилось.
— А ты, дедушка, добрый, — съязвил я, показывая на тело, которое булькало и хрипело. Сильно пахло калом.
— А я, внучок, добрый… — дед усмехнулся и присел к телу. – Вона сколько добра‑то…
Пока я обдумывал дедову фразу, он уже, кряхтя, снимал с гостя портупею. Дедов обрез исчез так же непонятно и незаметно, как и появился.
— Подсоби‑ка дедушке… Ему‑то ужо, поди, все одно…
Вместе мы перевернули детину. Спина была сплошным кровавым месивом – пуля просто вырвала огромный кусок мяса, когда выходила из тела… Все было, словно во сне. Мы с дедом обыскивали условно–живое тело, которое трясло в предсмертных судорогах. От всего происходящего мне стало не по себе. Да еще дед задумчиво достал из‑за пазухи заостренный прут, и пока я думал, что он собирается с ним делать, воткнул в грудь телу. Молча. Ни одна мышца не дрогнула на лице. Тело дернулось последний раз и обмякло… «Как мясник какой‑то», — промелькнула мысль. Старикан сам себе задумчиво хмыкнул.
— Прости, Господи… — пробормотал про себя дед, продолжая лазить по карманам трупа. — Прими душу раба Твоего грешнага…
— Не стой, – дед снова улыбнулся и взял тело за руки. — Чего рот раззявил? Муха залетит. Надо упокоить грешника…
В тот день мы так и не попили чайку в нашей землянке. Дед сказал, что надо уходить, мол, сильно нашумели, да и ярко горело. Так что после получасовых сборов (пока он мазал какой‑то вонючей дрянью и бинтовал Танькины раны, я в спешке собирал наш небогатый скарб) мы выдвинулись в путь.
Идти было трудно, особенно в тех местах, где было много снега. Я не мог себе даже представить, что так недалеко от Минска может быть такой дремучий лес. Сплошной бурелом, древние, в несколько обхватов, сказочной красоты деревья. Увиденное поражало воображение и заставляло вспомнить прочитанные в детстве сказки. Мы помогали Таньке, которую мелко трясло, — ожоги и нервный срыв давали себя знать. Дед то и дело останавливался и давал ей выпить из своей фляги какого‑то отвара. Жидкость пахла отвратительно и так же отвратительно выглядела, но после нее на некоторое время Тане становилось немного лучше. Дед все время что‑то шептал ей на ухо, и ее глаза постепенно приобретали прежний блеск и выражение.
Мы часто останавливались, дед стоял, закрыв глаза, словно к чему‑то прислушивается. Иногда хмурился, и мы тотчас продолжали наш нелегкий путь. Сколько я не пытался напрягать слух, ничего, кроме усмешек в свой адрес, не услышал. В ответ же на мои вопросы о том, что он делает, старик с загадочным выражением лица подносил указательный палец к губам, говорил «Тс–с-с…» и хитро улыбался.
Дорога была изнуряющее долгой. Вечером мы вышли на небольшую полянку. Дед снова закрыл глаза, на этот раз ненадолго, открыл и, улыбнувшись, сел на пень. Могу поклясться чем угодно, но в тот момент, когда он стоял, за ним не было пня.