— Нет, нет, их определённо восемь. Впрочем, считай, что он один. Один, просто восемь раз. Так что не разглядывай всех, сосредоточься на том, с кем работаешь. Этот урок я усвоил давным-давно…
— В университете нас как-то не учат полицейской психологии и не тренируют по вашим методикам.
— В полиции нас тоже не учат полицейской психологии и не тренируют. Я усвоил этот урок, когда работал кассиром у дяди в ресторане рядом с парком Ичуань. По вечерам там всегда начинались драки и тарелки с жареной лапшой летали по всему залу. А дядя стучал меня по голове костяными палочками, приговаривая, смотри на кассу, и на деньги клиента. Касса, деньги клиента. Остальное тебя не касается.
Студент пытается улыбнуться. Тщетно.
— Но у меня нет опыта. Раньше я никогда не исследовал мёртвых людей. Я учусь на гинеколога.
— Да, твой брат объяснил мне. Ладно, они мёртвые, но с исследованием живых никакой разницы нет. Смотри, в этом есть своя приятная сторона — никто не будет жаловаться, что у тебя холодные руки.
Пиао одной рукой берёт его за плечо, подталкивая к столу. Ручейки грязно-красной воды бегут с плоти по целлофану и дальше в жёлоб.
— Детектив Яобань, сделайте брату чаю. Это самое малое, чем мы можем помочь нашему новому судмедэксперту.
Они идут вдоль ряда тел; у студента под весом сумок белеют костяшки пальцев. Старший следователь берёт руку Паня в свою. Распрямляет пальцы, высвобождает сумки и кладёт на стол. Так аккуратно, что ступни последнего трупа касаются дерматина. Ярко-золотистая молния. Пиао расстегивает обе сумки, раскладывая их содержимое. Полотенца, антисептик для рук, пачку хирургических перчаток, скатанный футляр с хирургическими инструментами: скальпелями, зондами, струбцинами… фонарик, предметные стёкла, большую лупу, пачку пакетиков с молнией, термометры, стерилизационную жидкость, тампоны. Но большую часть сумок заполняют книги. Толстые, многостраничные тома. Справочник по анатомии. Судмедэкспертиза. Книги потоньше, с описаниями посмертных изменений в организме. Расчёт времени смерти… охлаждение, разложение, трупное окоченение, гусиная кожа, цианоз. Смерть и её слалом по вселенной посмертных процессов. Напечатано всё чёрной краской по белой бумаге… очень по-больничному. Под обложкой нет трупов, ни клочка кожи. Нет запаха. Нет потёков вонючей кровавой воды.
— Для начинающего впечатляет. Ву обходился градусником, парой пинцетов, пакетом и запасными носками…
Студент ещё раз пытается улыбнуться; на его лице рождается гримаса. Пиао уходит в крошечный кабинет.
— …постарайся, пожалуйста. Нам нужно получить представление о причине смерти. Времени смерти. Неплохо бы понять, какого они были возраста. Может, какой национальности. Совсем хорошо — какой жизнью они жили…
Старший следователь скрывается в кабинете… твёрдые деревянные стулья и неокрашенные стены. Ищет, откуда бы налить чаю. Меняет кружку. Разворачивает сияющего Мао лицом к стене, берёт другую, с видом Гонконга в потёках и чаепитиевых кольцах танина.
— …вид смерти разъедает душу. Никто из нас не способен привыкнуть к нему, что бы мы ни говорили…
Набирает полный рот чая.
— …и выносить его можно только из-за того, что появляется шанс поймать убийцу. Стремление к правосудию подавляет желание сблевать. Так что думай об убийцах, это всегда помогает…
Ещё один глоток чая. Интересно, почему вторая чашка всегда кажется вкуснее первой?
— …думай о пиздюках-убийцах.
Речная грязь отваливается. Глиняные куклы пробуждаются. Рука Яобаня ведёт струю воды. Водопад являет миру скрытое, будто полная луна пробивается из-под толстого покрова облаков.
Черты идеальны, черты несовершенны. Челюсть, которая была квадратной, требовательной. Гордые, прежде ясно очерченные скулы. Брови, сужающиеся осторожными мазками. Волосы, полуночно чёрные, разметались, налипли на гладкий лоб. Тень щетины. Прыщ. Родинка. Бледная, призрачная полоса старого шрама.
И увечья.
Пиао идёт за студентом, студент идёт за Шишкой от трупа к трупу… и к следующему трупу. Яобань бурчит и бурчит.
— Мамочка. Мамочка. Мамочка.
А водопад из шланга обнажает ужасы. Ужасы.
Студент медленно подходит к первому телу. К первому телу. Медленно.
Никто никогда не бежит к своему первому трупу.
У него потеют руки. Первая пара хирургических перчаток лопается. Он сосредоточенно разглаживает вторую пару. Потом протирает очки. Всё, чтобы оттянуть начало работы.
Не хочет начинать… никто никогда не хочет начинать.
Ещё один рефрен от Шишки. Губы у него дрожат… когда вода очищает, являет миру, крестит глубокие провалы ран.