Кевин уперся лбом в стекло и протер его запотевшую поверхность. Чем дальше они отъезжали от Божьего Гномона, тем больше гром отставал от молнии. Мальчик не мог не улыбнуться. Подумать только, все это вызвал он сам!
— Ничего смешного, — заявил Джош и замолчал. Он снова включил свои видеоигры: на сей раз самолеты сбрасывали бомбы на Годзиллу. Поглядев на счет, Кевин понял, что приятель думает о чем-то другом.
Только через пятнадцать минут езды гроза наконец осталась позади и фургон заполнился обычным, приятным уху гомоном. Кевин в нем не участвовал. Казалось, он далеко отсюда, холодный, как ливень, и гладкий, как поверхность очков.
— Я знаю, почему я не смог прекратить грозу, — сказал мальчик Джошу, когда Божий Гномон остался далеко позади.
— И почему?
— Я думаю, очки не могут отменить то, что я попросил их сделать, не могут уничтожить созданное ими.
— И что, там теперь всегда будет дождь?
Кевин пожал плечами:
— Пожалуй.
— Пожалуй? — переспросил Джош. — Ты превратил гору в джунгли и больше ничего не можешь сказать?
Мидас не знал, что еще сказать другу, поэтому просто надвинул очки на переносицу и протянул руку:
— Джош?
Тот повернул голову, и мальчик коснулся пластыря на его щеке, за которым скрывался порез, заработанный во время неудачного спуска с горы:
— Заживи. — Кевин представил себе, что порез исчез, и медленно снял пластырь. От раны не осталось и шрама.
— Видишь? Очки способны и кое на что хорошее. Смотря как их использовать. — Джош молчал. — Мы все еще друзья?
Тот в раздумье посмотрел на соседа. Потом протянул руку, снял с Кевина очки, засунул их в карман его куртки и застегнул на молнию.
— Конечно, друзья.
Мидас почувствовал вес очков в кармане и на секунду захотел снова ощутить, как они давят на переносицу. Но голова начинала слегка побаливать, так что некоторое время очки могли полежать и в кармане.
За их спинами гроза все удалялась, пока не исчезла с глаз долой и из сердца вон. Две девочки на переднем сиденье пялились на очкарика и смеялись над тем, что у него загорело все лицо и остались белые пятна вокруг глаз, но это было нормально. Уже не имело значения, кто что говорил или думал про него. Ведь Кевин наконец-то мог управлять своей жизнью.
6. Сладкая жизнь и головная боль
Понедельник, как всегда, начинался со всеобщего гвалта.
Внизу орал телевизор и непрерывно лаяла собака. В главной спальне гудела бритва: Патрик Мидас, отец семейства, совершал магический ритуал, ежедневно превращавший его из заросшего бородой головореза в гладко выбритого бизнесмена. Дальше по коридору четырнадцатилетняя Тэри Мидас включила на полную катушку разом радио и фен. И, в довершение всего этого, по понедельникам вывозили мусор.
Кевин скорчился в кровати, слушая надрывный звон крышки мусорного бака. Наверняка зарплата мусорщиков зависит от того, сколько шума они производят.
— Лавины! — воскликнула Донна Мидас, мама. — Лавины и ливни! — Она грозно потрясла термометром и запихнула его сыну в рот. — Лавины, ливни и походы! Когда-нибудь ты убьешь меня, слышишь?
Мальчик знал, что температуры у него не было — зато были жуткая головная боль и полное нежелание идти в школу.
— Я говорила тебе не перенапрягаться! — продолжила мать. — Но разве Кевин Брайан Мидас слушает кого-нибудь, кроме себя самого? Нет, и не смей возражать! Я не хочу, чтобы ты разгрыз этот градусник и отравился ртутью! — Она посмотрела на часы, пробормотала: — Снова опаздываю, — и выскочила из комнаты.
Как только мама ушла, Кевин подбежал к своему столу и схватил свои очки.
— Классные стекла, — заметила Тэри, проходя мимо с зубной щеткой во рту. — Где спер?
— Нигде, я их нашел, — ответил брат, пытаясь не проглотить градусника.
Девочка фыркнула:
— Знаешь, что? Если одолжишь мне их на пару дней, я, так и быть, уговорю маму позволить тебе остаться дома.
— Не пойдет.
Сестра пожала плечами и убежала:
— Дело твое.
Кевин услышал, как она полощет рот. Тэри, младший и самый крутой хоккейный вратарь за всю историю средней школы Риджлайна, набралась невероятной самоуверенности и частенько изводила своего младшего брата. Она могла посмотреть на него с ухмылкой, а бедный мальчик уже начинал вспоминать, одинаковые ли на нем носки и застегнута ли ширинка. Она могла обронить: «Дело твое», и удалиться с таким видом, как будто знала какую-то тайну, заставляя брата уступить. Сестрица, пожалуй, уже отсчитывала секунды, ожидая, когда же он примет ее условия. Но сегодня номер не пройдет.
В очках головная боль быстро утихла, так что мальчик оделся и отправился вниз искать что-нибудь съедобное.
Из гостиной громоподобно неслись новости, и собака, по своему обыкновению, лаяла на людей с экрана, как будто они состояли из плоти и крови и действительно вторглись в ее дом. Кевин заглянул в комнату, потому что репортаж как раз касался грозы в районе Божьего Гномона. Хотя собака и мешала слушать, кое-что можно было разобрать:
— Гроза — гав-гав! — остались без электричества — гав-гав! — затопило всю — гав! — и медленно расползается по округе — гав, р-р-р! Гав!
— Кто-нибудь, угомоните Шерстинку! — проорала сверху Тэри.
— Шерсть, заткнись! — бросил ее брат. Очки ярко полыхнули, и собака продолжила лаять, но уже беззвучно.
— Посмотрим, — сказала миссис Мидас и вытащила градусник изо рта сына. — Девяносто восемь и шесть [2]. Абсолютно нормальная температура.
— Отправь его в школу, он притворяется, — встряла ее дочь, спустившись вниз, и бросила на брата косой взгляд.
Кевин поправил очки:
— По-моему, там сто и одна [3].
Мама снова взглянула на градусник:
— Странно, и вправду сто и одна. Должно быть, не туда посмотрела.
Мальчик ухмыльнулся сестре.
— Один — ноль в твою пользу, — признала изумленная Тэри. — Поправляйся, Кев!
Миссис Мидас засунула градусник обратно в рот сыну, чтобы посмотреть, не повысится ли температура еще, и тут с лестницы сбежал ее муж. Он направился к холодильнику и вытащил оттуда коробку шоколадных пончиков — свой обычный завтрак. После утренней пробежки он имел право есть все, что угодно.
— Твой сын заболел, — сообщила мать, всегда именовавшая мальчика «его сыном», когда речь шла о чем-то плохом, и «своим сыном», если он делал что-то хорошее.
— Я сообщу в газеты, — с набитым ртом отозвался мистер Мидас. Он пощупал лоб мальчика, достал градусник, поглядел на него и осведомился, зачем жене понадобился ректальный термометр.
Джош, как обычно, терпеливо ждал, пока Кевин выйдет из дома, но в итоге сдался и зашел к нему, чтобы выяснить, в чем дело, сильно подозревая, что школа сегодня не входит в список занятий друга.
Когда Мидас открыл дверь, очки сидели у него на носу. Судя по относительной тишине, дома никого больше не было.
— Я так думаю, про очки ты никому не говорил, — предположил гость.
— Издеваешься? Зачем мне лишние проблемы?
Проходя мимо гостиной, Джош увидел Шерстинку, открывающую и закрывающую пасть перед телевизором:
— Что случилось с вашей собакой?
— Я попросил ее заткнуться.
— Она у вас послушная! Поторопись-ка, мы и так уже опаздываем.
— Никакой школы! — отмахнулся Кевин. — Сегодня я сижу дома и провожу опыты. — Он направился к кухне.
Кухонный стол был покрыт газетными вырезками со всевозможной мало-мальски интересной рекламой, от открытия новых магазинов электроники до распродажи говядины в супермаркете. Самое привлекательное уже было обведено ручкой.
— Что за опыты? — спросил Джош, заранее зная ответ.
— Садись, — пригласил экспериментатор, — и выбирай, что понравится. — Гость не стал садиться, но прочел несколько объявлений. Его взгляд упал на изображение стереосистемы, бывшей, должно быть, на добрый фут выше его самого. Мальчик всегда о такой мечтал.
2
Естественно, американцы используют шкалу Фаренгейта. По Цельсию получается примерно тридцать семь.