– Смотри, когда-нибудь превратишь меня в тень.
Мона страшно удивилась – и было чему! В тень? Почему это? А Анри намекал на миф об Орфее, который обещал рассказать ей, еще когда три недели назад они стояли перед картиной Рафаэля.
– Орфей был поэтом и прекрасно играл на лире. Его пение завораживало даже диких зверей.
– Так бывает?
– Во всяком случае, у Орфея получалось. Его голос приманивал львов, лошадей, птиц и змей! Никто не мог устоять. Однажды Орфей влюбился в нимфу Эвридику и взял ее в жены. К несчастью, Эвридику укусила змея, и она умерла. Изнемогавший от горя поэт спустился в царство мертвых, чтобы вернуть ее. Очаровал своим чистым голосом Аида, бога преисподней, и тот позволил ему вывести Эвридику на землю. Но поставил условие: Орфей ни в коем случае не должен оборачиваться и смотреть на свою возлюбленную, пока они не выйдут в мир живых. И вот, когда до конца пути осталось совсем немного, Орфей, не слыша позади шаги Эвридики, тревожно оглянулся. И она тут же превратилась в легкое облачко и навсегда исчезла среди теней.
– Ой, Диди, как это грустно!
До самого Лувра Мона жалась к Анри, как пугливый зверек. Висла на нем, цепляясь за рукава и полы его одежды, жадно вдыхала запах его одеколона. И повторяла себе, что смотреть надо “прямо перед собой, прямо перед собой, прямо перед собой”. Благодаря этой мантре она сумела быстро сконцентрировать внимание на очередной картине, выбранной в коллекции голландских художников XVII века.
Погрудный женский портрет, довольно небольшой, в почти квадратной, чуть больше в длину, чем в ширину, раме. На нем изображена пухлая, но не дородная брюнетка, чуть повернутая вправо. Улыбка приоткрывает верхний ряд зубов, отяжелевшие от хмеля и буйного веселья веки полуопущены. По направлению взгляда можно заключить, что она лукаво смотрит на что-то, чего мы не видим. Белая кожа кажется очень плотной еще и за счет густо наложенной краски и контрастирует с копной вьющихся волос, которые перехвачены повязкой и беспорядочно падают за спину; судя по этой лохматой гриве, перед нами простолюдинка, крестьянка. Открыта плотно стиснутая корсажем довольно пышная грудь. На девушке белая рубашка, а поверх нее кораллово-красная блузка. Фон картины довольно невнятный, в коричнево-серых тонах: то ли каменная стена, то ли хмурое северное небо. Так или иначе, ничто не отвлекает внимание зрителя от лица этой свободной, задорной, небрежно одетой девчонки.
Мона разглядывала картину минут двадцать, потом посмотрела на табличку и подняла брови:
– Диди, кто такая цыганка?
– Картина написана в 1626 году, а название дали позже, никто не знает, точно ли это цыганка. А вообще цыгане – загадочный народ, ни на кого не похожий своими нравами и образом жизни. Они были кочевниками, то есть никогда не оставались подолгу на одном месте, нигде не оседали, бродили по дорогам и не занимались никакими общепринятыми ремеслами. С одной стороны, их опасались, с другой – видели в них воплощение заманчивой вольности. Цыгане славились своей музыкальностью и, как считалось, обладали талантами к магии: умели гадать по картам, по хрустальным шарам и линиям руки.
– Гадать? Вот здорово! Погадай мне, Диди, скажи, что со мной будет?
Мона протянула деду ладонь. Как же Анри стало больно от этого вопроса, который Мона произнесла с трогательной доверчивостью. В этих словах ему померещилась угроза слепоты, вечной тьмы, он увидел внучку, потерявшуюся в ночи без звезд и без луны. Неужели, неужели такое может случиться? Мона изучала свою ладонь, выискивая в бороздивших розовую кожу линиях какой-нибудь знак, послание, озарение. А потом крепко стиснула пальцы в кулак. Это было невыносимо. Сердце Анри оборвалось, внутри все сжалось. Но в такие минуты в нем просыпалась железная воля, он напомнил себе, насколько важно выполнить задуманное на случай, если Мона и правда потеряет зрение.
– Лучше ты скажи мне, Мона, что ты думаешь об этой цыганке.
– Трудно сказать. Ты водишь меня в Лувр, чтобы показывать красивых женщин и мужчин, ведь правда? Ну, так мне казалось. Богини Боттичелли, Джоконда Леонардо, раб Микеланджело – все они просто вау! А тут… ты, может, думаешь иначе, но, по мне, эта цыганка не такая уж красавица. – Мона помолчала. – Хотя…
– Хотя что?
– …раз художник ее написал, значит, наверно, считал ее хорошенькой?
– Несомненно. Я не уверен, что он употребил бы именно это слово, но что-то он определенно в ней нашел, ты права. Что-то такое, ради чего стоило написать портрет. Надо тебе сказать, что с начала Возрождения, с XV века, становилось все больше людей, которые заказывали свои портреты. Они платили – иногда очень дорого – художникам и часто требовали, чтобы на картине их изображали привлекательными, без физических недостатков, представляли в выгодном свете, во всем величии и блеске: в элегантных нарядах, за каким-нибудь достойным занятием. Обычно заказчики были людьми состоятельными, занимающими высокое положение в обществе. Портрет должен был запечатлеть их образ, их значительность, их власть. Вот почему в залах Лувра так много портретов принцев и королей.