Глядя на Белозёрских, не только на своего мужа, свекровь, Ксюшу или Владимира, но и на других, стала отчётливо понимать, что Глеб не даром назвал их стаей волков. Да, они были настоящие волки в человеческом обличии. Ещё на похоронах дедушки я заметила это. На их лицах был траур. Но одни искренне переживали уход Константина Васильевича, а вот другие, они носили маски, но глаза всё выдавали. Эти словно примеривались, как волки к броску, чтобы вцепиться в глотку. Наблюдала за мужем. Он это тоже видел и хорошо понимал. Как и моя свекровь. Дарья Дмитриевна не была урождённой Белозёрской. Она, как и я когда-то пришла в эту семью и стала её частью. Но, наверное, сама жизнь с Белозёрскими накладывает свой отпечаток. И мать Глеба сама стала волчицей и теперь тоже смотрела на возможных противников своего сына. Как смотрит мать-волчица, готовая вцепиться в глотку любому, кто способен нести угрозу её детям. Я поняла, что и мне нужно стать такой же. Может именно это ждал мой супруг. Ведь глупой овечке не выжить в волчьей стае. Глеб словно подобрался для боя. Я чувствовала напряжение в нём. Хотя с виду всё было спокойно. Они все Белозёрские словно исполняли некий ритуал. Это же чувствовали и партнёры семьи, те кто имел близкие контакты с Белозёрскими. Все словно замерли, отстранились, чтобы в конце принять сторону победителя. Особенно мне не понравился двоюродный дядя моего мужа Петр Николаевич. Он являлся родным племянником Константина Васильевича. Был сыном его сестры. Он тоже носил фамилию Белозёрских. Правда фамилия была двойная — Белозёрский-Кречетов. Женщины из этой семьи, когда выходили замуж не брали до конца фамилию мужа, а только присоединяли её к своей девичьей фамилии. И этот Пётр, как я поняла тоже претендовал на место главы клана. Хотя по умолчанию, это место доставалось только мужчинам, носившим фамилию без приставки. Но это по умолчанию. Юридически, любой из представителей семьи мог претендовать на место президента холдинга.
После того, как дедушка упокоился в семейной усыпальнице графов Белозёрских, я стала невольной свидетельницей разговора своего мужа с его двоюродным дядей.
— Ну что, племянник, как будем решать вопрос о холдинге? — Спросил Пётр Николаевич.
— Ни как. — Глеб смотрел спокойно в глаза Белозёрского-Кречетова. — Будем выполнять посмертную волю главы семьи. Или ты, дядя, хочешь нарушить традицию?
— Традиции хороши тогда, когда они отвечают интересам семьи.
— Вот именно, дядя, интересам семьи, а не отдельным её представителям.
— Что ты хочешь сказать?
— Давай не будем, Пётр Николаевич, устраивать пантомиму. Ты очень хочешь получить кресло президента. Так?
— Хочу. Я этого никогда не скрывал. И я готов к этому. А вот ты, Глеб, готов? Подумай. Ты слишком молод. Справишься ли? Я сомневаюсь.
— А ты не сомневайся. Дед был очень хорошим учителем. И что значит молод? Мне тридцать. Самый, так сказать, дееспособный возраст.
— Правильно, дееспособный. Пользуйся своей молодостью. Живи полной жизнью. В финансах ты стеснён не будешь. Зато больше своей красавице жене будешь уделять внимания.
— А я и пользуюсь. И жене внимание уделяю. Или ты, дядя, что-то имеешь против Авроры?
— Ничего не имею против. Просто за такой красоткой нужно больше внимания, а то мало ли что.
— Ты уж договаривай, дядя.
— Мне нечего договаривать. Я вообще рад за вас обоих. Очень надеюсь, что вы проживёте долгую и счастливую жизнь. Детей нарожаете.
— Нарожаем, не беспокойся.
— Дай бог, племянник, дай бог.
Я когда слушала их, у меня от слов Петра Николаевича мороз по коже пошёл. И вдруг мне почему-то вспомнилось, что родной дядя Глеба погиб ещё совсем молодым, разбился на мотоцикле. А отец Глеба погиб чуть больше десяти лет назад. И погиб при странных обстоятельствах. Я это знала со слов мужа. Но тогда выяснить было ли это убийство или несчастный случай не смогли. Поэтому всё списали на случайность. А если это была не случайность? Если отца Глеба именно убили? И что, если Глеба тоже попытаются так же убить? Да, один раз моего мужа уже пытались убить, но тогда сразу узнали, кто за этим стоит и эти люди заплатили, очень жёстко. Дедушка с этим не церемонился. А вот с моим свёкром… Может не нашли потому, что это был кто-то из близких, из семьи? Одно дело внешний враг. Ты его знаешь. Но другое дело, когда твоим врагом становится кто-то из близких, тот, на кого и подумать не можешь? И что это за намёки дяди Глеба на меня и на нашу счастливую жизнь? Что он хотел этим сказать?
— Через неделю соберём совет директоров. — В это время продолжал Пётр Николаевич. — Там и будем решать, кто станет главой холдинга.
— А разве совет директоров решает такие вопросы?
— Конечно.
— Ошибаешься. Совет директоров решает такой вопрос, когда претендент не определён или когда глава холдинга становится не дееспособным, а наследник ещё слишком мал.
— Я думаю, что у нас нечто подобное. В конце концов, ты не можешь запретить собраться семье.
— Конечно не могу. Хорошо. Я соберу совет директоров.
Я видела, как глаза Петра Николаевича сверкнули злостью. Я ещё тогда не поняла, что сказал Глеб и почему на это так отреагировал его дядя. Позже я узнала, что тот, кто собирает совет директоров, в результате смерти главы, тот и является первым и главным претендентом на должность президента.
— А почему ты?
— А кто? Не ты же. Я это сделаю, как прямой наследник деда. Это будет правильно.
— Посмотрим. — Белозёрский-Кречетов отошёл от моего мужа.
Поздно вечером, когда мы с мужем остались одни в нашем крыле усадьбы, Глеб сел в кресло и устало закрыл глаза. Я подошла к нему и встала на колени рядом с ним. Положила голову ему на колени, обняв его.
— Ты устал?
— Есть немного. Больше морально, чем физически.
— Давай я тебе массаж сделаю?
— Давай.
Мы разделись с ним. Муж лёг на постель на живот. Я залезла на него и стала мять ему плечи, спину. Наклонялась и целовала его. Гладила ладошками, разгоняя кровь и вновь целовала. Потом стала тереться о его тело своим. Чувствовала, что напряжение у Глеба проходит, тело расслабляется.
— Я сейчас развернусь. — Сказал он. Я поднялась на коленях, и муж перевернулся на спину. Потом притянул меня к себе.
— Аврора, что ты делаешь?
— Хочу, чтобы ты расслабился.
— Расслабился? — Я ему кивнула и накрыла его губы своими. Мне очень сильно его хотелось. Хотела, чтобы он успокоился в моих объятиях, отдохнул. Что я ему ещё могла дать, кроме этого? Только свою любовь. Может это придаст ему больше сил. Хотела, чтобы он понимал, что я его надёжный тыл, чтобы он не волновался за меня, не переживал.
Мой лифчик полетел на пол, как и наше нижнее бельё. Мы целовались с ним, не размыкая наших уст. Волна жара, страсти накатывала на меня. Я уже больше ничего не хотела кроме Глеба. Я хотела его сейчас и всего, целиком. Он так и овладел мной или я им овладела сидя, как наездница. Он сжимал мои ягодицы, а я стонала от наслаждения, не переставая двигаться на муже, ощущая, как его член, заполнивший моё лоно, движется во мне. Его руки мяли, то мои ягодицы, то перемещались мне на грудь и сжимали её, ласкали мои соски, то он брал меня за талию, особенно в конце и давил на неё, стараясь насадить меня как можно глубже на свой «нефритовый» стержень. И с каждым разом мои движения всё убыстрялись. Наконец, я достигал верхней точки. Оргазм взорвался во мне как гейзер. У меня даже в глазах потемнело. Я бы, наверное, закричала. Вот только он мне не дал, резко за затылок притянул мою голову к себе, заставляя лечь ему на грудь и накрыл мои губы своими, не отпуская их до самого конца. И мой крик захлебнулся в моём муже. И ещё я чувствовала тепло, там внутри себя, поняла, что Глеб тоже достиг своей вершины блаженства. Мелькнула мысль, что мы не пользовались контрацептивом. Но она именно, что только мелькнула и пропала. Мне было всё равно. Пусть. Пусть это будет не один раз за сегодня. Пусть он всю меня наполнит собой, своим семенем. Пусть посеет во мне новую жизнь, взамен ушедшей. Любовь, нежность к нему переполняли меня.
Мы были словно одержимые. Сколько раз он брал меня, и я его, мы не считали. Моё бестыдство просто зашкаливало — позы, движения, слова. Его это подстёгивало ещё больше. В глазах мужа полыхал пожар. Он входил в меня то грубо, так как я просила его, сжимая мои бёдра или грудь. И моё лоно жадно принимало его плоть, я стонала, то просто замерев под ним, то сама помогала ему, двигаясь с Глебом в унисон. С наслаждением и благодарностью лизала и сосала его нефритовый стержень. Его семя было во мне — в лоне, во рту, на теле. Я давно уже познала вкус супруга, как и он мой. От грубости муж переходил к нежности, лаская меня, когда я в изнеможении расслабившись замирала на нашей постели. Его губы, руки, которые блуждали по моему телу, в котором не осталось для него неизвестных уголков и потаённых мест. Чуть отдохнув, мы начинали заново. Его сильное тело… Волк. Да, сейчас он был именно волком. И мои глаза горели таким же пожаром, как и его. И я была волчицей, которая вилась вокруг своего избранника в брачном танце любви и страсти. Мы словно соревновались с ним, кто больше любит, сильнее и страстнее. Доказывали что-то друг другу, но не словами, а движениями, объятиями, ласками. А слова… Слова были одни — люблю, люблю, люблю…