– Ну хорошо. Только очень-очень быстро. Если Штайммель обнаружит вас здесь, она меня убьет или что похуже.
– Что может быть хуже смерти? – спросила Дэвис. Борис только усмехнулся.
– Где доктор Штайммель? – Дэвис вошла в комнату и забегала глазами, как обычно.
– Не знаю. Может, спит. Ее весь день нет. У нее депрессия. – Тут Борис осекся, словно сболтнул лишнего.
– Она вроде нервничает.
Борис кивнул, не сводя глаз с Дэвис.
– Ах да, твой сюрприз, – сказала она. Порылась в большой соломенной сумке и достала завернутую коробочку. – Не бог весть что, но надеюсь, тебе понравится, – и она вручила ему подарок.
Борис явно растрогался – кажется, у него даже слегка затряслись руки.
– Еще и в обертке. Спасибо.
– Давай, открывай.
Борис открыл коробочку, но я, как ни напрягал свои детские глаза на уровне перил клетки, не разглядел ничего; что бы там ни было, Борис покраснел. Он изобразил неловкую улыбку и немного отвел взгляд.
– Не знаю, что и сказать.
– Тебе нравится?
– Слов нет,[171] – Борис закрыл коробочку и спрятал в карман. – Это лишнее, правда. – Он улыбнулся ей, теперь уже открыто. – Вы сказали, вы что-то принесли для Ральфа.
– Да, – она снова запустила руку в сумку и достала банан; желтая шкурка почти вся уже побурела. – Я подумала, что малыш обрадуется свежим фруктам. Ведь в последнее время вы не ходите в столовую.
– У нас здесь полно еды, но все равно спасибо. Ральф любит бананы. – Борис бросил нервный взгляд в мою сторону. Увидев, как я строчу в блокноте, он запаниковал. – А теперь идите, – сказал он, пытаясь развернуть Дэвис.
Но та выпустила лапу шимпанзе, и животное поскакало по комнате.
– Рональд, а ну-ка вернись, – сказала она. – Вернись сию же секунду. Извините.
– Давайте быстрее.
Дэвис направилась к обезьяне, глядя не на нее, а по сторонам.
– Пошли, Рональд.
Рональд ответил какими-то знаками.
– Не смешно, Рональд. Давай, будь хорошим шимпом, мы идем к себе в коттедж.
Рональд протянул пальцы к моей клетке. Должен признать, что его размер и несомненная сила меня несколько обескуражили. Однако познавательно было наблюдать, как животное передвигает свое тело с помощью рычага. Рональд откинул крышку, и я шлепнулся на матрас.
– Э, так это же клетка, – сказала Дэвис.
– Не совсем, – ответил Борис. – То есть да, но то есть нет. Кроватку мы не нашли.
Дэвис подошла вплотную и оглядывала меня, точнее, то, что вокруг.
Борис потянул ее за руку:
– Послушайте, не доктор Штайммель идет?
– Что это? – спросила Дэвис, подобрав мой блокнот.
– Доктор Штайммель делала какие-то пометки, – ответил Борис.
– Непохоже, – сказала Дэвис. – Тут написано: «Борис, бананы мне нравятся не больше, чем тебе Штайммель». Это он написал?
– Ну конечно, нет.
– Борис, но ведь больше некому. – Она попятилась и вытаращила на меня глаза. – О господи. О господи.
разбивка
пара пани дочь чпок рыжий
ту чинишь и лу же выше
нагло бока мести во добро сят
да жара зри ше не я низ просит
либидинальная экономика
По мне, Штайммель была крупной – едва ли великанша, но всем нам показалось, что ее ноги весят по сотне фунтов, когда они топали по деревянному тротуару.
– О господи! – произнесла Дэвис, но уже по другому поводу, все так же глядя на меня.
– Спрячьтесь! – шепотом крикнул Борис. – Спрячьтесь где-нибудь.
Даже Рональд, казалось, оценил серьезность ситуации и затопотал обезьяньими лапами на месте; его мамаша соображала, что делать.
– Под кровать, – сказал Борис. – И накройтесь одеялом.
– Хорошо, – ответила Дэвис.
Топ. Топ. Топ. Шаги приближались.
– И, Борис…
– Что?
Дэвис поцеловала Бориса в губы. Я увидел, как его глаза остекленели. Затем он пришел в себя и сказал:
– А теперь прячьтесь и ни звука. Умоляю, ни звука.
umstade
Следующий шаг сложнее. Необходимо снять шкуры с мулов или козлов и сделать оболочку воздушного шара, которая затем наполняется горячим воздухом и поднимается на высоту порядка трехсот футов, с привязанной корзиной из костей, реек, соломы, куриных перьев, а когда она достигнет нужной высоты, в нее стреляют из рогатки, не чтобы сбить, а чтобы она со страху подскочила еще выше. Но кого там пугать, в корзине? Никого. Никого, кто поднимется в ней, никого, кто испугается, никого, с кем она в итоге опустится на землю. Никого, кто поднимется в ней при том условии, что не поднимется кто-нибудь из нас, – хотя, конечно, если я поднимусь один, а у вас спросят, кто со мной в корзине…
171
«Предположим, что у каждого была бы коробка, в которой находилось бы что-то, что мы называем «жуком». Никто не мог бы заглянуть в коробку другого; и каждый говорил бы, что он только по внешнему виду своего жука знает, что такое жук. При этом, конечно, могло бы оказаться, что в коробке у каждого находилось бы что-то другое. Можно даже представить себе, что эта вещь непрерывно изменялась бы. Ну а если при всем том слово «жук» употреблялось бы этими людьми? В таком случае оно не было бы обозначением вещи. Вещь в коробке вообще не принадлежала бы к языковой игре даже в качестве некоего нечто: ведь коробка могла бы быть и пустой. Верно, тем самым вещь в этой коробке могла бы быть «сокращена», снята независимо от того, чем бы она ни оказалась!» («Философские исследования» Витгенштейна, № 293). Я обдумал это, стоя на матрасе как на объекте называния, но понял, что объект этого называния не относился к делу и что матрас даже не являлся названием той вещи. Но что я знал о грамматических правилах и играх языка, я, пришедший в язык, даже не учив его? Он был здесь, передо мной, и та вещь, которую я называл языком, даже не была вещью, разве только когда Штайммель интересовалась, как он устроен, или когда обезьяна Рональд пыталась передать мне знаками секретное послание. Я фактически был жуком в коробке.