В тот год у петербуржцев была мода встречаться между обедом и ужином в Юсуповском саду на Садовой. Однажды начальник Глинки по службе Базен завел туда Михаила Ивановича. В саду неожиданно Глинка увидел Пушкина, хотел к нему побежать, но Пушкин шел с незнакомою Глинке дамой в сопровождении двух девиц. По счастью дама кивнула Базену, они оказались знакомы. Базен тут же представил Глинку, которого Пушкин сразу признал.
Так состоялось знакомство Глинки с Анной Петровной Керн и первая встреча с Пушкиным по возвращению поэта из ссылки. Все вместе отправились на квартиру Базена пить кофе. Глинку попросили сыграть что-нибудь. Базен предложил ему тему импровизации, народную украинскую песню. Глинка находился в том состоянии, когда вдохновение приходит как бы само собой. Импровизация удалась. Веселость, задор, звучащие в основной мелодии, и нежность, задушевность, свойственные в то время манере Глинки, чудесным образом сочетались в его игре. Играя, Глинка смотрел на Пушкина. Александр Сергеевич был не то что рассеян, но как-то задумчив. В чертах его Глинка прочел выражение заботы и скрытого беспокойства, а глаза были ласковы. В тот день Глинка понял, как тяжело Пушкину, понял, что поэт не находит себе пристанища в новой России, притихшей и присмиревшей под тяжестью полицейского гнета, как трудно ему творить под ярмом «личной» царской цензуры, передоверенной царем Бенкендорфу…
Встреча эта имела двойное значение для Глинки: он видел Пушкина и познакомился с Керн. Пушкин скоро уехал из Петербурга, но к осени возвратился опять и прожил в столице без выезда ровно год. Глинка поддерживал знакомство с Керн и частенько заглядывал к ней. Знакомство же с Керн ввело его прочно в круг друзей Пушкина и помогло сблизиться с Дельвигом, которому Глинку представил однажды лицейский товарищ обоих поэтов – Яковлев.
В новом кругу друзей и направление интересов Глинки определилось по-новому. Новые связи – новые цели, новые планы, новый период жизни.
Жизнь Глинки сложилась так, что сам не будучи декабристом, он с отрочества был окружен людьми, тесно связанными с движением декабристов. Идеи, положенные в основу движения, определили его понятия и оказали решающее влияние на все сознание Глинки. Пушкин был вдохновителем декабристов. Глинка во многих отношениях был ими воспитан. Основные интересы декабристов были связаны с политикой, а интересы Глинки лежали по преимуществу в области искусства. Но с точки зрения Пушкина, Кюхельбекера, Александра Бестужева и Рылеева литература, поэзия и искусство были средством для пропаганды идей, убеждений. Эстетика декабристов была неотделима от политики. А именно эстетические понятия декабристов не могли не казаться близкими Глинке, они были значительно ближе, родней и дороже ему, чем те представления об искусстве, на которые натыкался он в светском обществе.
После трагического конца декабристов на площади у Сената, после смерти Рылеева, Пестеля, Глинка на целый год был выбит из колеи. Он метался, не чувствовал почвы, не знал, в каком направлении идти. Он был еще молод, ему было двадцать два года.
Встретившись с Пушкиным, сблизившись с Дельвигом, с Керн, Глинка снова вернулся в тот круг непосредственно близких к движению декабристов людей, с которым был связан еще в пансионские годы.
У Дельвига собирались друзья Глинки: Сергей Голицын[62] и Михаил Яковлев – модный певец и композитор. Пушкин, появляясь в столице, всякий раз заходил к своему другу. Наездами из Москвы посещали Дельвига Вяземский и Баратынский. В полутемном, просто обставленном кабинете хозяина во время неторопливых бесед рождались литературные сюжеты и темы. Здесь складывался тот эстетический вкус ближайших сотрудников Пушкина, который позднее определил художественную программу «Литературной газеты». Глинка стал своим у Дельвига и частенько его навещал. Хозяин в темном домашнем шлафроке обычно полулежал на диване. Анна Петровна Керн, жившая в той же квартире, садилась с вязанием у окна. Дельвиг, поглядывая сквозь выпуклые очки, добродушно улыбался. Его эпиграммы и колкости смешили своей неожиданной остротой. Он острил невозмутимо спокойно, и только глаза лукаво поблескивали из-за стекол.
В салоне Дельвига на Глинку повеяло свежим воздухом подлинного искусства. В задушевных беседах с хозяином дома Михаил Иванович все чаще и чаще возвращался к своей главной теме – о целях и назначении искусства. Антон Антонович Дельвиг в ту пору был увлечен идеей народности, писал «песни», вернее стихотворения, в русском народном вкусе. Он и Глинку старался увлечь своею идеей.
В то время в области русской песни работали два композитора: Варламов[63] – автор известного «Красного сарафана» и молодой Гурилев.[64] Их начинания были очень близки поэтическим замыслам Дельвига. Оба композитора старались внести в романсную музыку русский народный колорит, тем самым придать больше естественности, жизненности и простоты. То были робкие шаги по пути к национальному искусству – попытка преодолеть подражательный характер искусства аристократического, сложившегося в светских гостиных. Дальше этого Дельвиг не шел. Сближая сентиментальный романс с народной крестьянской песней, он видел в последней источник новых художественных средств: эпитеты, образы и сравнения, которые смогли бы освежить и обновить лирическую поэзию. Подделывая стихи под народную песню, Дельвиг заимствовал у нее только форму и лексику. Постигнуть народное творчество так глубоко, как Пушкин, Дельвиг не был способен.
62
63
64