Что же касается более глобальных онтологических и антропологических допущений философии постмодернизма, то их сомнительность еще более бросается в глаза. В самом деле, является ли постмодернистский релятивизм, объявивший любые формы практик нравственно и культурно равноценными, действительным противоядием от прискорбной односторонности и одномерности, свойственной людям прежних эпох, терпящим за это наказание от будущего?
Как только культура рискует объявить все социальные практики равноценными, она тотчас же провоцирует энтропийные эффекты: наиболее примитивное и нравственно сомнительное начинает вытеснять все рафинированное и сориентированное нормами. Нейтральность постмодерна на деле является карт-бланшем примитиву и варварству, всегда ждущим случая вырваться наружу и затопить общество.
Постмодернизм, призывающий культуру воздержаться от суждений и осуждений и устранить цензуру вкуса и морали, вольно или невольно посягает на достижения "осевого времени", связанного с зарождением великих мировых религий. Откровения последних касаются, в частности, двух основополагающих моментов:
— воздержание от нравственной и культурной, духовной активности автоматически открывает дорогу худшему, торжеству злых стихий;
— более эффективной преградой этим стихиям в делах человеческих является не принуждение, а убеждение, и там где имеет место дефицит убеждения, неминуемо восторжествует принуждение как единственная альтернатива хаосу и торжеству наихудшего.
Не готовит ли нам постмодернизм, всеми силами подтачивающий основы нравственного и культурного убеждения, неожиданный реванш принуждения, причем, может быть, в наиболее крайних формах, соответствующих крайностям высвобожденного постмодерном нигилизма?
Специфические методологические проблемы связаны еще с одной формой прогностического априоризма, различающего фазы вызова и ответа уже не во времени, а в пространстве, рассматриваемом как источник разнокачественных типов времени.
Осознание этих проблем пришло в тот момент, когда формационная доминанта универсальной, общечеловеческой истории, восходящей к "совершенному будущему" через закономерные этапы — ступеньки, сменилась цивилизационной доминантой. На Западе она проявилась во все более остром осознании уникальности европейской цивилизации, имеющей монополию на исторический прогресс, на линейное время развития, по контрасту с другими цивилизациями, обреченными ходить по вечному кругу.
Эта дихотомия мира, разделенного на европейский полюс роста и стагнирующую периферию, сталкивает нас со специфическим априоризмом будущего. В данном случае заданность вызова — ответа связана уже не с противостоянием настоящей и будущей эпох в контексте прогрессистского европейского времени, а с противостоянием мирового центра и мировой периферии. Динамичный центр, экспансия которого не знает преград, бросает периферии вызов, перед лицом которого она не в состоянии отмолчаться: ей предстоит либо заимствовать у центра его "машину времени", либо превратиться в конце концов в некий вакуум, которому предстоит быть заполненным со стороны.
Диалектика подобного вызова и ответа, связанного с сосуществующими, а не разделенными во времени разнокачественностями, порождает совершенно специфические эффекты, не вписывающиеся в перспективу линейного времени. Прежде чем оценивать их, отметим, что решающее значение для формулировки ответа имеет интерпретация вызова стороной, которой он получен. Так, военно-феодальные общества не-Запада, например Россия XVII века, интерпретировали вызов Запада в первую очередь как военный. Соответственно, ответ состоял в том, чтобы овладев военной техникой Запада, дать ему военный отпор и вообще вступить с ним в активное геополитическое соперничество.
Такой тип ответа открывает будущее как эпоху военно-организационных модернизаций, милитаризма, экспансионизма, военно-политического "производства" пространства, вместо былой этнотерриториальной слитности.
В индустриальную эпоху вызов Запада интерпретируется преимущественно как технико-экономический, а ответ открывает эпоху промышленных модернизаций, господства "командиров производства", громящих собственные аграрно-традиционалистские "тылы" в качестве помехи и исторического тормоза.
В постиндустриальную эпоху новой ностальгии по духу и качеству жизни вызов Запада выступает как угроза национальной идентичности, подрыв культуры и морали в ходе всепроникающей вестернизации. Это готовит грядущую фазу ответа в стиле нового фундаментализма, этно- и культуроцентризма, реванша "клира" над светской, секуляризированной интеллигенцией, обвиняемой в капитулянстве перед Западом. Надо сказать, фазовые инверсии, меняющие плюсы на минусы, кумиров превращающие в париев, а торжествующих победителей — в загнанных изгоев и капитулянтов, знаменуются драматическими ротациями элит.