Воспеваемый либеральными адептами открытого общества глобальный мир стал на глазах превращаться в систему глобального геноцида. Прежде, когда мир еще не был глобальным, "неприспособленные" могли не знать, что они неприспособленные и жить по более щадящим нормам своего собственного пространства — времени. Теперь же, в ходе глобализации, их пространство — время оказалось поглощенным западным, которое обнаружило невиданную этническую нетерпимость к изгоям мирового рынка, невзирая на то, что они представляют собой большинство человечества. Новое великое учение — либертаризм занялось всяческим обесценением этого большинства, и критерии рыночной рациональности как нельзя лучше подошли для этого. Возможно, что наивное большинство, убаюканное либеральными "сиренами", еще не подозревает, что господа мира сего уже начертали на его спинах зловещий знак апокалипсиса. Но ближайшее будущее откроет ему истину во всей ее угрожающей простоте, тем более что нынешние победители кажется решили, что отныне им некого стесняться.
Этот неслыханный вызов большинству человечества готовит фазу еще непредугаданного ответа. По своему историческому горизонту фаза ответа оказывается раздвоенной. Раздвоенность эта достойна того, чтобы к ней присмотреться поближе. Банальной формой ответа, целиком запрограммированной уже имеющимися итогами холодной войны является новое восстановление биполярной структуры мира, в которой западному гегемону будет противостоять осознавший общность своих судеб и неожиданно расширившийся за счет постсоветского пространства "третий мир". Есть надежда, что по мере того как он будет превращаться из безгласного и деморализованного объекта чужой воли в самостоятельный мировой субъект, содержание фазы ответа в терминах силовой геополитики в целом будет определено. Это означало бы дальнейшее развитие логики Великой мировой войны, ее высшую фазу. Как и положено процессам, протекающим в манихейской логике, эта высшая фаза ознаменуется устранением всех промежуточных, эклектически смешанных форм. Такие эклектические формы давала послепетровская Россия, герб которой олицетворял ее двуглавость: она металась между Востоком и Западом, то выполняя работу, заданную атлантическими заказчиками (как в случае войны с Германией в 1914 г.), то работу, которую ожидал от нее вздыбленный Восток. В грядущей высшей фазе Великой мировой войны эта раздвоенность России, по-видимому, будет окончательно преодолена в пользу союза с Востоком.
Таким образом, Великая мировая война оказывается не меньшим по своему долгосрочному программирующему потенциалу событием, чем Французская революция. Французская революция во многом задала программу внутриполитического развития европейских и околоевропейских стран — программу секуляризации, эмансипации, рационализации. Великая мировая война задала столь же долгосрочную программу внешнеполитического развития, связанную с геополитическими переделами мира, процессами принудительной вестернизации и модернизации. В чем-то существенном обе эти программы сходятся, следуя единой логике,— логике пожирания мира модерном. На первых порах, в рамках формационного видения, модерн казался программой преобразования и возвышения развития мира по единым универсальным законам. Но в рамках цивилизационного видения, жестко связующего прогресс с единственной цивилизацией — Западом, модерн оказывается молохом, пожирающем ткани других культур и цивилизаций, как враждебных прогрессу, а незападные пространства — как плацдармы, которые надлежит очистить от негодного человеческого балласта.
Чем же и когда может закончиться Великая мировая война, породившая основные драмы ХХ века? Когда мы задаем этот вопрос, наши интуиции, касающиеся будущего, обретают структурную рамку, организующую картину будущего, в которой возможен "небанальный ответ". Одно дело — вопрошание о будущем с позиций лишенной временного горизонта Современности, не знающей, на какой линии расположена точка нашего "теперь". Другое дело — взгляд на будущее с некоторой вершины, какой и являются Великие исторические события. Как только мы разгадаем заложенную в них программу — динамичный событийный ряд, мы получаем определенную априорную рамку, в которой помещаются грядущие события.
Теперь, после трех мировых войн и в преддверии четвертой, мы понимаем, что механизм противостояния заложен там, где утрачена общечеловеческая перспектива, где вместо принципа общей судьбы преобладают сепаратные устроения будущего — за спиной и в ущерб другим, наделенным низшим статусом. Возможность выйти из состояния мировой войны откроется лишь в том случае, если человечество вновь обретет общую историческую перспективу, признает принцип единой судьбы. Это, кстати, как раз и соответствовало бы философии подлинного глобализма.