Дело в том, что демократическая идеология отличается таинственной внутренней хрупкостью: она тотчас же превращается в свою противоположность — в циничный, человеконенавистнический расизм, когда из универсальной нормы становится нормой для своих, избранных. Судя по всему именно это сегодня и происходит. Такие превращения западной демократической идеологии — факт не только морального порядка. Они способны повлиять на статус Запада в мире, на всю его историческую судьбу.
Эпоха модерна положила начало идейному лидерству Запада в мире, его статусу референтной группы всего человечества, с которой оно сверяло свое поведение. Те, кто считает, что статус Запада в мире обеспечен одной только силой, основан на преимуществах, порожденных промышленным переворотом, явно недооценивают духовные измерения человеческого бытия. Преимущества силы только тогда являются надежными, когда им сопутствует вдохновение и заразительность, когда побежденные незаметно превращаются в добросовестных адептов, в восторженных прозелитов.
Наибольшая победа Запада состояла в том, что ему удавалось во всех регионах мира сформировать когорту искренних западников, причем не из худших, не из слабых духом подлых и подобострастных, а из лучших — не только наиболее предприимчивых, но и нравственно впечатлительных, заряженных идеей справедливости. Сегодня, впервые после начала активного диалога Запада с миром, ситуация в корне изменилась. И изменили ее два события: открытие дефицита планетарных ресурсов ("пределов роста") и победа Запада в "холодной войне".
Первый фактор подорвал главные идейные основания западного прогресса — его универсальность. Второй — способность Запада рождать внутренних диссидентов, солидаризирующихся с народами Востока, со страждущими и угнетенными. Дело не только в том, что для победы в "холодной войне" Западу понадобилась внутренняя монолитность, лишившая его привычной гибкости и впечатлительности. Дело в том, что "холодная война" изменила логику развития западного модерна, его систему координат. В этой войне противником Запада выступал не традиционный мир, а СССР, сам являющийся продуктом модерна в его радикально одномерной ипостаси.
Для такой борьбы и для победы в ней нужны были совсем иные средства и технологии, чем те, которые применялись для политического и духовного завоевания традиционного Востока. Не случайно вестернизация постсоветской России столь разительно отличается по своим методам и результатам от вестернизации послевоенной Турции и Японии. В последнем случае вестернизация означала интенсивную индустриализацию и урбанизацию, создание широкой информационно-образовательной инфраструктуры при активной роли государства как субъекта модернизации, выстраивающего соответствующую систему приоритетов.
А что мы видим в современной России, осуществляющей модернизацию по указке американских экспертов?
Мы видим проведение политики деиндустриализации и деурбанизации, разрушение наукоемких производств и соответствующей инфраструктуры, подрыв самих основ суверенного существования и шансов на самостоятельное развитие. Словом, здесь мишенью модерна выступает не традиционализм, который предстоит преобразовать, сделать партнером и союзником,— мишенью выступает соперничающий модерн, который предстоит обезвредить и лишить творческого потенциала.
Можно приписать это инерции холодной войны, давлению старых фобий, которые вызывал некогда грозный СССР. Однако мы видим, что политика игры на понижение (демодернизации вместо модернизации) сегодня применяется США уже не только к побежденному противнику, но и к верным союзникам — тихоокеанским "тиграм". Финансовая агрессия, развязанная против них штабной экономикой США в 1997 году,— это не случайный казус, а симптом совершенно новой эры в развитии Запада: эры ревнивого избранничества, сегрегации и расизма.
Центры западного модерна сегодня выступают в мире с совершенно новой миссией — не модернизации и развития, а демодернизации и строительства огромных резерваций для народов, не входящих в состав "золотого миллиарда". Ясно, что это формирует совсем другую картину мира, обещает другое будущее, нежели то, что вытекало из хорошо знакомой логики классического модерна. Самые важные из возникающих в связи с этим вопросов касаются двух вещей: как влияет эта политика двойных стандартов на судьбу модернизационного проекта на самом Западе и вне Запада.