Мир на наших глазах делится на две неравных половины: мировые гегемоны и проводящие их политику на местах компрадоры на одной стороне; загоняемое в новое гетто, лишаемое всех человеческих прав, вплоть до права на жизнь, большинство мировой периферии — на другой. Та катастрофическая "порча человека" и деградация социального порядка, которые сегодня наблюдаются в большей части мира, вызваны не активизировавшимся традиционализмом, как убеждает нас либеральная идеология, а предопределены стратегией завоевания мира новыми господами. Там, где появились новые господа, непременно должны появиться и новые рабы, для которых все правовые, культурные и экономические обретения модерна явно не предназначены. Вот в чем подлинная причина нынешней варваризации и архаизации мира, которому намечено стать управляемым извне, а следовательно податливо беззащитным и бесправным.
Эта новая манкуртизация людей, вкусивших хотя бы в урезанном виде возможностей современного цивилизованного существования, является подлинной трагедией. Чтобы жертвы этой всемирной экспроприации меньше замечали масштабы потерь, новая пропаганда, подобно прежней большевистской, пытается отбить у них память о прошлом, которое рисуется сплошной черной краской. Советские пропагандисты пытались добиться неразрывной ассоциации старой дореволюционной России с крепостничеством и темнотой, хотя, по правде говоря, крепостничество в СССР, в особенности в деревне, было куда больше, чем в России до 1861 года, не говоря уже о России "серебряного века".
Современные либеральные пропагандисты пытаются добиться столь же принудительной ассоциации СССР с ГУЛАГом, умалчивая о том, что наряду с ГУЛАГом в стране имелась система развитого социального страхования, всеобщая грамотность, достаточно высокая вертикальная мобильность. Теперь нас пытаются убедить в том, что всему, что с нами сегодня случилось, мы обязаны собственной дурной наследственности, перечеркнувшей все усилия благонамеренных реформаторов. И хотя ныне больше принято уже говорить не о генетической, а культурной наследственности, о неисправимо плохом национальном менталитете, ясно, что с нами говорят языком нового расизма.
Опасность расизма сегодня кроется совсем не там, где ее ищут либеральные манипуляторы,— не в рецидивах традиционализма и "комуннофашизма". Она прямо связана с идеологией нового социал-дарвинизма, которую усиленно насаждают адепты чикагской школы, призывающие не жалеть о негодном человеческом материале, если его забраковал мировой рынок. Если в ответ на этот высокомерный расизм новых господ отзовется спровоцированный им расизм загоняемых им в гетто и отчаявшихся жертв либерального геноцида, не стоит удивляться. В Америке беззастенчивый белый расизм в конце концов спровоцировал ответную волну черного расизма, от вспышек которого эта страна и сегодня не гарантирована. Только создав систему "сегрегации наоборот", связанную с поощрением черного меньшинства, Америке удалось частично погасить пламя черной мести.
Все это — проявление той же злосчастной диалектики модерна, которая, поднимая одних, опускает других и, создавая гордыню нового сверхчеловека, одновременно насаждает психологию опустившихся недочеловеков. Все действительные достижения и удачи модерна были связаны с практиками, развивающимися по модели игр с положительной суммой, когда в выигрыше оставались обе стороны. Настоящее поражение модерна начинается тогда, когда он выступает как игра с нулевой суммой: если прогресс для одних оборачивается регрессом для других, если порядок и хаос, цивилизованность и варварство, современность и архаика взаимно предполагают друг друга.
Эпоха этих новых игр с нулевой суммой открывается нам как явление нового человека, эмансипация и секуляризация которого начисто лишили его способности к прилежанию и аскезе, к выстраиванию долговременных стратегий, связанных с накоплением. Новая формация людей, желающих получить все стразу и без усилий, оказалась главным агентом неожиданного перехода от производительной к спекулятивно-перераспределительной ростовщической экономике. Ибо только спекулятивное перераспределительство позволяет добиваться быстрого, не требующего повседневных самоограничений, процветания. Но это такой тип процветания, который покупается обнищанием других.